У гигантской статуи на острове Свободы в порту Нью-Нью-Йорка солнце-корона, что-то типа огромного фотоальбома под железной мышкой, а во второй руке, вознесенной ввысь, – продукт. Продукт меняется каждое 1 янв. смельчаками с кошками и кранами.
Но забавно, что им кажется забавным – аашникам на бостонских собраниях, пока они слушают. Следующий парень из «Продвинутых основ», которого вызывает блестяще лысый ковбойский председатель, кошмарно, до мозга костей несмешной: болезненно новенький, но притворяется, что в своей тарелке, тертый калач, отчаянно пытается развлечь и впечатлить. У парня какой-то профессиональный бэкграунд, он явно часто пытался впечатлить скопления людей. Ему до смерти хочется, чтобы его любили. Он выступает. Белофлаговцы все это понимают. Даже полные идиоты среди них видят его насквозь. Это не обычные слушатели. Бостонские АА очень чувствительны к проявлениям эго. Когда новый спикер представляется, делает ироничный жест и говорит: «Мне достался Дар Отчаяния. Теперь я ищу окошко для обмена», – это так очевидно неспонтанно, отрепетированно – плюс является незаметным, но тяжелым преступлением по отношению к Посланию из-за того, что упрекает он как будто Программу, а не Себя, – а потому в ответ доносится только пара вежливых смешков, и люди ерзают на стульях с легким, но многозначительным дискомфортом. Самое худшее наказание спикеру на Служении, которое видел Гейтли, – когда слушателям-хозяевам становится за него стыдно. Спикеры, которые привыкли работать с аудиторией и предоставлять то, что она хочет, быстро понимают: эта аудитория не хочет, чтобы ей предоставляли то, что, как может показаться другим, она хочет. Очередной ребус, на котором у Гейтли наконец кончился мозговой заряд. Важное условие для полной акклиматизации в бостонских АА – разрядить мозг полностью, когда дело доходит до таких ребусов. Потому что они буквально бессмысленные. Порядка двухсот человек наказывают одного тем, что им за него стыдно, убивают его тем, что умирают в сопереживании вместе с ним, за него, там, за кафедрой. В аплодисментах, когда парень заканчивает, чувствуется облегчение разжатых кулаков и пальцев ног, а крики «Приходи еще!» такие искрение, что почти больно слышать.
Но затем в равно парадоксальном контрасте взглянем, как следующий спикер «Продвинутых основ» – высокий расползшийся толстяк, тоже болезненно новенький, только этот бедолага совершенно и открыто на нервах: шатается по дороге на сцену, лицо блестит от пота, а речь полна замедлений и логических скачков, – рассказывает с ужасной застенчивой досадой, как пытался сохранить работу Там по мере того, как утренние похмелья становились все изнурительней и изнурительней, пока он не стал таким трясущимся и афатичным, что даже не смел появиться перед клиентами, которые приходили к порогу его отдела – он с 08:00 до 16:00 принимал жалобы покупателей в универмаге «Филен»…
– …И наконец я решил – Господи, даже не знаю, как мне эта тупость в голову взбрела – принести из дома молоток, и принес, и положил прямо под столом, на полу, и когда кто-нибудь стучал в дверь, я просто… я как бы прыгал на пол, и заползал под стол, и хватал молоток, и колотил по ножке стола, со всей силы, тыдыщ-тыдыщ, будто что-то там чинил. И если они наконец открывали дверь и все равно заглядывали, или заглядывали пожаловаться, что я не открываю дверь, я так там и сидел, под столом, и долбил как ненормальный, и кричал, мол, я тут хотел, минутку, только минутку, срочный ремонт, буду с ними моментально. Догадываюсь, что вы догадываетесь, каково мне там было долбить, ну знаете, с квадратной головой-то по утрам. Я там прятался и долбил, и долбил молотком, пока они не сдавались и не уходили, а я смотрел изпод стола и видел, когда они наконец уходили, из-под стола было видно ноги.
…И как долбежка-под-столом выручала, как ни поразительно, почти целый год запоев, который окончился где-то в районе прошлого Дня труда, когда один мстительный жалобщик наконец нашел, куда в «Филен» пожаловаться на отдел жалоб, – и белофлаговцы аж попадали от смеха и удовольствия со стульев, Крокодилы повынимали сигары изо рта и ревут, и хрипят, и топают ногами по полу, и показывают страшные зубы, все ревут от Идентификации и удовольствия. Хотя, как открыто выдает сконфуженность спикера от их восторга, его история вовсе не задумывалась как веселая: это просто правда.
Гейтли обнаружил, что главное – это говорить правду. Он изо всех сил старается реально слушать спикеров – с первых дней жизни в Эннет-Хаусе сохранил привычку сидеть в первых рядах, откуда видны щербинки и поры, чтобы без помех или голов между ним и кафедрой, так что спикер занимает все поле зрения, благодаря чему куда легче реально слушать – стараться сконцентрироваться на том, чтобы слушать Послание, а не накручивать себя по поводу странного темного мига афатического ужаса от этой как бы псевдоинтеллектуальной девушки в вуали, у которой наверняка просто какое-то сложное Отрицание, или по поводу того забытого и, несомненно, мрачного периода жизни, по которому, как ему кажется, он знает этот гладкий, чуть южный голос без эха. Главное – говорить правду, тогда все пойдет как по маслу. Чтобы это не было просчитанным в угоду толпе спектаклем, и
