от ее материнской груди, и содержимое одеялка более-менее пересобрали и поместили в гробик ДСС, который, как вспоминает спикер, был размером с футляр для макияжа «Мэри Кэй», и кто-то с планшетом из ДСС посвятил спикера в некоторые медицинские подробности о том, что мальчик отравился еще во время развития; и мать, после дилатации и кюретажа поврежденной матки, остававшейся все это время внутри, затем провела следующие четыре месяца в закрытой палате Городского государственного госпиталя в Уолтеме, Массачусетс, сходя с ума от отложенного из-за Отрицания чувства вины, Отмены кокаина и жгучей ненависти к себе; и как, когда ее наконец выписали из Городской психбольницы с первым чеком ССС [109] по психическому расстройству, она обнаружила, что ей более не интересны порошки или хлопья, а хотелось ей только высоких гладких бутылок, на этикетках которых говорилось о содержании алкоголя, и она пила, пила и пила, уверенная в глубине души, что никогда не остановится и не смирится с правдой, но, наконец, достигла момента, когда пришлось смириться с ней, с правдой ответственности; как она быстро допилась до старого доброго бинарного подоконника гостиницы и потом лепетала в трубку, и вот она здесь, извиняется, что так долго рассказывала, пытается поведать правду, с которой однажды, надеется она, смирится, в глубине души. Чтобы попытаться жить дальше. Когда в завершение она просит помолиться за нее, это даже не звучит нелепо. Гейтли старается не думать. Нет никаких Причин или Оправданий. Просто вот как получилось. Последний спикер по-настоящему новенькая, готовая: все защиты сожжены. Гладкокожая и неуклонно розовеющая, за кафедрой, с зажмуренными глазами, – кажется, что это она тут младенец. Хозяевабелофлаговцы отплачивают этой тени былого человека главным комплиментом бостонских АА: им приходится применять сознательные усилия, чтобы хотя бы не забывать моргать, пока слушают. Идентификация как по маслу. Никто не осуждает. Очевидно, что она и так натерпелась. И ведь, по сути, это опять все та же история, про Там. И то, что ее так хорошо было услышать, так здорово, что даже Крошка Юэлл и Кейт Гомперт, и все остальные самые худшие сидят и слушают, не моргая, не столько глядя на лицо спикера, сколько всматриваясь в него, помогает Гейтли с новой силой вспомнить, какое же это все-таки трагическое приключение, на которое никто здесь не подписывался.

Они были странной парочкой собутыльников – мускулистый фитнесгуру и высокий сутулый оптик/режиссер, – частенько засиживались в качалке до утра, сидя на диспенсере для полотенец, попивая: Лайл – диетическую колу без кофеина, Инканденца – бурбон. Марио буквально стоял на карауле, на случай если кончится ведро со льдом или Самому понадобится моральная поддержка по дороге к туалету. Если дело шло к утру, Марио часто засыпал – клевал носом, стоя и наклонившись вперед, поддерживаемый верными полицейским замком и свинцовым бруском.

Джеймс Инканденца был из тех людей, у которых при опьянении переключаются личности: трезвым он казался тихим, взвешенным и почти равнодушным, но выпив, перекидывался на противоположную сторону человеческого эмоционального спектра, и раскрывался почти безрассудно.

Иногда, допоздна собутыльничая с Лайлом в свежеоборудованной качалке ЭТА, Инканденца раскрывал и изливал самый вязкий химус своего сердца всем на обозрение, забыв о потенциальных травмах. Например, однажды ночью Марио, уперевшись в полицейский замок, проснулся под слова отца, что если бы он оценивал свой брак, то поставил бы ему 3-. Это кажется в высшей степени безрассудно, потенциально, хотя Марио, как и Лайл, привык воспринимать любую информацию относительно.

Лайл, который порою сам косел, когда поры Самого начинали выделять бурбон, частенько во время этих всенощных сеансов вспоминал Блейка – то есть Уильяма Блейка, – и читал Блейка Инканденце наизусть, но голосами каких-нибудь мультяшных персонажей, что Сам в итоге стал считать глубоким подходом ¹⁴⁶.

8 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд» Gaudeamus Igitur

Если кажется странным, что первый сколько-нибудь членораздельный кинокартридж Марио Инканденцы – 48-минутная вещь, снятая три лета назад в обставленной с вниманием к деталям подсобке уборщиков общежития Б с помощью головного «Болекса Н64» и педали, – если кажется странным, что первое завершенное развлекательное кино Марио – кукольное шоу, – т. е. как бы детское кукольное шоу, – тогда, наверное, еще более странным покажется, что этот фильм стал более популярным у взрослых и подростков ЭТА, чем у прискорбно исторически невежественных детей, для которых снимался. Он стал настолько популярным, что теперь его демонстрируют ежегодно каждое 8.11, в День Континентальной Взаимозависимости, на картриджном проекторе с широким лучом и экране на штативе в столовой ЭТА, после ужина. Это традиция банкета – но довольно ироничный способ ежегодно праздновать День В. в академии, основатель которой женился на канадке, и обычно он начинается где-то в 19:30, показ, и все собираются в столовой, и смотрят, и по праздничному указу Чарльза Тэвиса ¹⁴⁷ на время просмотра всем разрешается есть по-македонски, а не сжимая в одной руке теннисные мячи, но и это еще не все – на час полностью забываются и обычные диетические правила ЭТА, и миссис Кларк, диетолог на кухне, – бывший четырехзвездный десертный повар, здесь разжалованный до ремесленника, который только поставляет в организм протеин и жонглирует сложными карбогидратами, – миссис Кларк наконец расчехляет свой мягкий поварской колпак и дает сахарозную волю рукам, на блестящей кухне Западного корпуса. Сегодня все должны носить головной убор: Аврил Инканденца, безусловно, выдается над толпой в той же остроконечной шляпе ведьмы, в которой ведет уроки каждое 31.10, а Пемулис – в сложных фуражке и плетеных погонах, а бледный и распухший Сбит – в лыжной шапочке с каким-то легкомысленным плюмажем, а Хэл – в черной шляпе проповедника с идеально круглыми подогнутыми вниз полями, и т. д., и т. п.¹⁴⁸ – и Марио как режиссера и якобы автора популярного кино приглашают произнести пару слов, а именно где-то шесть: – Всем спасибо и надеюсь, вам понравится, – вот что он говорит в этом году, пока Пемулис позади, кривляясь, поливает мараскином небольшой завиток взбитых сливок «Реди-Вип», выдавленный О. Стайсом на головной «Болекс Н64» Марио, который считается за шляпу, когда зенит десерта к завершению вечернего банкета Дня В. слегка выходит из-под контроля. Эти пара слов и аплодисменты – ежегодный публичный звездный час Марио в ЭТА, и не сказать, что он его любит или не любит – как и сам неназванный фильм, который вообще-то был задуман как детская адаптация «Онантиады», четырехчасового тенденциозно антиконфлюэнциального политического пародийного эпика, давно забытого архивистами его