– Эти дети неделю назад потеряли мать! Какой может быть праздник?
– Но ведь все там будут, – ответила она. – Кто за ними присмотрит?
Она считала, что им это пойдет на пользу. Там будут Роберт де Ниро, куча журналистов. Люди не поймут, если детей не будет на Дне рождения Мадибы. В общем, мы препирались довольно долго, и в конце концов я проиграл. Она велела Мбусо и Андиле садиться в машину, и они послушались. Вся эта ситуация еще больше разозлила меня – я был в гневе на тетю Маки, на весь мир и на жизнь.
– Моя мать умерла, пока я был в тюрьме, – сказал дед, когда я помогал ему выйти из дома, чтобы устроиться в саду. – Однажды я вернулся с карьера, и мне вручили телеграмму от твоего отца. Мать умерла от сердечного приступа. Ее похоронами должен был заниматься я – единственный сын и ее старший ребенок. Но, конечно, мне не разрешили. Тогда я впервые усомнился в правильности выбранного пути и задумался о том, как непросто сложилась ее жизнь в результате моих решений.
На это мне нечего было ответить. По правде говоря, его слова совсем мне не помогли – уж лучше бы мы сидели молча. Тогда мне и в голову не пришло, что, возможно, он пытался сказать мне, что понимает, каким беспомощным я себя чувствую – ведь аура стыда и позора, окружающая ВИЧ и СПИД, так же непреодолима, как каменные стены и железные решетки. Мать умерла в 2003 году – спустя двадцать лет после того, как вирус иммунодефицита человека был впервые обнаружен, а мы – наша семья, страна и все мировое сообщество – не могли открыто говорить об обстоятельствах ее смерти. Эта аура позора была сильнее здравого смысла, сильнее правил приличия, сильнее любви. А я своими глазами видел, что она может убить человека не хуже, чем сама болезнь.
– Когда у человека умирает мать, он невольно переосмысливает всю свою жизнь, – сказал Старик.
И со временем – не сразу, но в течение следующего года – я понял, что он был прав. Каким-то образом среди всей этой неразберихи я вновь обрел свою Легенду. Словно собрались воедино кусочки мозаики: тот момент в «Диснейленде»; время, проведенное с отцом, на многое открывшее мне глаза; все, что я увидел и услышал за годы жизни с дедом. Тогда же мы с Квеку начали детально обсуждать структуру будущей организации Africa Rising[3] – двигателя нового поколения на базе культурного и социально-политического прогресса, запущенного Мадибой и его поколением.
– Мы хотим рассказать о росте значения Африки на мировой арене, – сказал я деду. – И поднять вопрос СПИДа. Мы должны туда поехать.
– Это непростая задача, – ответил он. – Против нас – все консервативное сообщество. Вспомни женщину, убитую несколько лет назад в Квазулу-Натал, – ее забили камнями собственные соседи, когда она призналась, что у нее ВИЧ.
– Я знаю. Я помню. И это не единичный случай. Я понимаю, почему люди боятся об этом говорить. И именно это мы должны изменить в первую очередь.
– Ндаба, я уже пытался. Весь 1991 год я ездил в Мпумалангу и общался с людьми. Я говорил родителям: «У нас эпидемия. Вы должны говорить со своими детьми о безопасном сексе, рассказывать им о контрацепции». Я говорил им, что их правительство и общество должны работать сообща, на благо собственных детей. Но по их лицам я видел: мои слова вызывают у них отвращение. Они были рассержены: «Как вы можете такое говорить? Вы пропагандируете детскую проституцию!» Директор школы в Блумфонтейне, человек с высшим образованием, сказала мне: «Мадиба, нельзя такое говорить! Так вы не победите на выборах!» – и я знал, что она права. А победить мне хотелось. Поэтому пришлось отступить, Ндаба. Но в 1999 году в своем последнем президентском обращении я сказал, что должны быть предприняты срочные меры. Повышение грамотности населения, снижение цен на АЗТ[4] – все это дорогостоящие мероприятия. Не стоит ждать их немедленного воплощения.
Я понимал, о чем говорит мой дед, и знал, что он сделал в этой области больше, чем кто-либо до него. Но этого было недостаточно.
– Ничего не изменится до тех пор, пока об этом запрещено говорить, дедушка. ЕСЛИ ЖЕНЩИНА НЕ МОЖЕТ РАССКАЗАТЬ СОСЕДЯМ О СВОЕЙ БОЛЕЗНИ ИЗ СТРАХА ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ, ЕСЛИ МАТЬ НЕ МОЖЕТ ПРИЗНАТЬСЯ СОБСТВЕННОМУ СЫНУ – НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТСЯ. И я не могу с этим смириться.
Он слушал и кивал. Я продолжил учебу, поставив перед собой цель получить диплом. Я знал, что это – первый шаг ко всему остальному. И еще я знал, что Старик решился на борьбу с всеобщей политикой замалчивания и стигматизации, обеспечивающей столь благодатную почву для ВИЧ и СПИДа в Южной Африке.
В лето, последовавшее за смертью моей матери, случилось еще одно важное событие. Всего за несколько месяцев до этого внезапно скончался фронтмен группы The Clash Джо Страммер. Одним из последних его проектов стала работа с вокалистом U2 Боно над совместной записью песни «46664 («Долгая дорогая к свободе»)», посвященной моему деду. Эта композиция стала центральной в эпической серии концертов «46664», организованных для сбора средств и привлечения внимания мировой общественности к проблеме ВИЧ и СПИДа. Именно этот порядковый номер носил мой дед, когда отбывал заключение на острове Роббен: он стал 466-м заключенным 1964 года. Присвоив ему этот номер, его тюремщики решили, что он в их власти, но в 2003 году он вернул его себе, чтобы напомнить людям, что реальная власть в наших руках.
Отвечая на вопрос, связанный с организацией концертов, он сказал: «Я не успокоюсь, пока не буду уверен, что мировое сообщество приняло достаточные меры для того, чтобы справиться с волной эпидемии».
Первый концерт цикла «46664» должен был состояться 29 ноября 2003 года в Кейптауне – за неделю до моего двадцать первого дня рождения. Все лето беспокойство во мне росло, а от состава участников все сильнее кружилась голова: Питер Гэбриел, Роберт Плант, Бейонсе, Брайан Мэй и Роджер Тейлор из Queen, Анжелика Киджо, Ladysmith Black Mambazo, The Who, Ивонн Чака Чака и даже Госпел-хор Соуэто – специально для матушки Ксоли. Да о
