И вот недавно еду по Москве… По улице, в прошлом Дзержинке, ныне Лубянке. Стоит постамент, оставшийся от Дзержинского, на котором было написано в первые дни после путча: «Хунте хана!» Сейчас эти надписи стёрли, появились новые. По всей окружности вокруг постамента написано огромными буквами: «Прости, Феликс, что мы тебя не уберегли». Сумасшедший народ! Началась переписка на постаменте Дзержинского. Мы живём в государстве, победившем разум. Мне неинтересно, коммунист или демократ это написал, мне просто хочется посмотреть на этого человека. Кто он? Кто этот лоботряс, который принёс лестницу, краски, кисти, залез на лестницу, написал две буквы, слез с лестницы, переставил лестницу, залез на лестницу, ещё две буквы написал, слез с лестницы, переставил лестницу, залез… И так часа два минимум, судя по монументальности надписи. И ушёл, наверное, с чувством выполненного государственного долга. У меня, например, нет на это времени, я должен работать, писать, выступать…
Это как раньше – зайдёшь в молодёжное кафе в туалет, а там обязательно надпись: «Мы из МГУ» или «Мы из МГПИ». Причём на потолке обязательно. Только страна лоботрясов может этим заниматься…
Ещё один пример, подтверждающий, что мы всё равно остаемся теми же, независимо ни от каких структур. Путч случился 19 августа. Хунта… Хотя у меня язык не поворачивается вот это всё хунтой называть. Пиночет – хунта. А то, что у нас, – пародия на хунту. Мы даже порядочной хунты создать не можем. Ну какая это хунта? Вы посудите: объявили чрезвычайное положение и напились – от радости, что их по телевизору показали. Это не хунта, это комсомольские работники. Они привыкли чего-нибудь объявить – и в баню. У них уже инстинкты, рефлексы… Ввели войска, сказали стоять на месте. Ружья дали, пуль не дали. Поехали арестовывать Горбачёва, чтобы уговорить его по-хорошему. Хуже оскорбления придумать невозможно. Ведь вы вдумайтесь: они приехали арестовывать Ельцина через двадцать минут после того, как он обычно уходит на работу. Тоже мне хунтёры! Это хунтята, а не хунтёры.
Я должен признаться, что предсказал эту ситуацию месяца за два до путча. Меня спросили из зала: «Вы не боитесь, что вас когда-нибудь задавят грузовиком?» Я говорю: «Нет, не боюсь. У них или бензина вовремя не найдётся, или грузовик по дороге развалится, или накладные не на того выпишут, и в результате не на того наедут». Произошло всё точно, как я и предсказал.
Но теперь, конечно, легко над этим смеяться. А в тот день у меня сердечко-то ёкнуло. Я ещё той ситуации не понимал и поехал к Белому дому…
А месяца за два до путча я пошутил по телевизору про этих хунтят: обозвал Лукьянова поэтом, а про Павлова сказанул такое, что у самого потом мурашки по коже побежали, когда я увидел себя на экране говорящим эту шутку: «Я раньше не знал, где находятся закрома родины, а недавно увидел щёки Павлова и понял… Это даже не закрома, а закромища. Туда ещё лет семьдесят сыпать можно. Было бы чего».
Так вот 19 августа, когда я ехал к Белому дому, мне было действительно не до смеха. Москва, раннее утро, взбудораженный народ с такими взъерошенными причёсками и лицами просто течёт к Белому дому. Ко мне подбегает какой-то человек, говорит: «Михаил Николаевич, я вас узнал, давайте с вами перережем московский кабель». По-моему, первыми приехали к Белому дому сумасшедшие. Я говорю: «Какой кабель?» Он говорит: «Лишим хунту электричества! Я знаю, где кабель пролегает, у меня ножницы есть, мы с вами…» Я говорю: «А у меня ножниц нет». Светский разговор двух умалишённых… А мы идём по улице вместе с толпой. И вдруг поперёк толпы навстречу нам идут две женщины. Тихо так, спокойно идут и несут в кошёлках обои. Страну пучит, а они мирно несут обои. И этот человек, который только что предлагал мне перерезать кабель, вдруг поворачивается и совершенно спокойно спрашивает: «Простите, вы где обои брали?» И тут я понял: этот народ непобедим. С этим человеком никто ничего никогда не сделает, если он одновременно думает, как лишить хунту электричества и где достать обои…
На следующий день я окончательно утвердился в своем мнении, что путч провалится, а через пару дней увидел наши русские баррикады. Русские, я не оговорился. Мне есть с чем сравнить: я видел баррикады в Прибалтике. Знаете, какая разница? В Прибалтике были аккуратненькие баррикады… Дизайнер делал эти баррикады… Там цветочки стояли на самом верху… А наши в Москве навезли кучу мусора с помойки, гнильё стащили со всей Москвы. Я понял: танки не пройдут. И оказался прав. Они даже атаковать не стали, они поняли, что завязнут просто в этом гнилье.
А через день я улетел в Австралию. И вот удивительная разница… Они скучно и вяло живут по сравнению с нами.
Викторию Токареву как-то спросили, когда она вернулась из Америки: «Какие ваши впечатления, как там?» Она говорит: «Скучно». – «А у нас?» – «Противно». Это правильно. Там правда скучно, они живут по формуле: в этот день они ведут детей молиться, в другой закупают продукты на неделю. А у нас-то всё кипит: путч, хунта, танки, мусор, выпивают на площади. У нас радости больше: достал кефир – радуешься, достал масло – радуешься. Не жизнь – сплошная радость. У них там единственная радость – приходят после изнурительной работы домой, включают телевизор и смотрят: чего ещё в Советском Союзе случилось? Чем ещё порадует цирковая держава? Мы – развлекательная программа, шоу.
Они нам вообще-то должны платить налог, а мы за их деньги будем показывать, чего ещё не надо делать. Вот, например, на деньги, которые нам даст Голландия, мы переименуем все улицы в стране. На деньги, которые пришлёт Швеция, проведём салют в честь переименования улиц. На деньги Франции утром после салюта опохмелимся… Глядишь, новый путч созреет. Потом мы скинем его к чёртовой матери и опять улицы переименуем.
Наш человек имеет право над этим смеяться. Но когда смеются иностранцы, я им говорю: грех над нами смеяться. Грех. Мы святой народ. Мы всему миру показываем, как не надо жить. Это величайшая миссия, возложенная на нас космосом.
Мы 70 лет прожили так, что ни одна страна нашим путем больше не пойдет никогда! 70 лет – крупица в истории
