«Вовочка! От кого же ты отворачиваешься?!» – громко заголосила тёща. «Уберите её!» – закричала Нонна Викторовна…

Володю похоронили под большими деревьями на Кунцевском кладбище. «Вот здесь и меня похоронят, сынок. Подожди…» – вдруг произнесла Нонна Викторовна…

Все медленно пошли к автобусу…

«А вас я не хочу видеть!» – сказала Мордюкова поднимающимся по ступенькам в автобус Наталье с Вовочкой и тёщей. Те вышли. Все стали говорить Нонне, что это неправильно, не по-христиански. Но она как отрезала: «Нет!» – и всё…

На 9-й день мы встретились у Володиной могилы, а потом поехали, как и в день похорон, в его квартиру, чтобы помянуть его.

А на сороковой день у Володиной могилы Нонна Викторовна вдруг стала ссориться с сестрой. «Нонна Викторовна! Нельзя в таком месте ссориться», – попробовала смягчить ситуацию я. Но вдруг она посмотрела на меня неожиданно зло и сказала: «А тебя-то кто спрашивает?!» Меня потряс этот тон. Но я смолчала – только слёзы покатились.

Поминать Володю мы поехали уже не в его квартиру, в Строгино, – она отошла в пользу государства, – а в Ноннину, в Крылатском. И там я почувствовала, что злость по отношению ко мне – не случайное настроение: что-то произошло, что-то резко изменилось…

Когда через несколько дней я позвонила ей, чтобы спросить, как она и что случилось на сороковины, – я вдруг услышала, что, оказывается, я «специально» стояла на похоронах рядом с ней, потому что «заказала телевидение» и хотела рядом с ней «сниматься»! И что этого она мне никогда не простит! Я опешила от такого абсурда. Потом попробовала объяснить, что это полная чушь, что мне совершенно незачем было «звать телевидение», чтобы сниматься во время похорон, да и зачем мне, известной артистке, «светиться» рядом с ней для телевидения в такой день – это же вообще грех!..

Но она не стала меня дослушивать и бросила трубку…

Я написала ей письмо. И получила ответ, после которого сутки рыдала: вот там она прямым текстом обвинила меня в том, что «Вася не Володин сын», а… Кости Райкина… Большей ахинеи нельзя и придумать!.. Откуда «растут ноги» у этого слуха, я начала понимать намного позже…

Проплакав сутки, я поехала на исповедь к отцу Алексею и всё ему рассказала. Он ахнул: «Надо же, какое искушение! А „телевидение“ – это же оператор, который приехал снимать венчание!»

И батюшка велел мне ничего не выяснять, ничего никому не доказывать – только молиться. «Если Богу будет угодно, чтобы вы помирились, – она сама придёт. А нет – значит, придётся смириться…»

И я отпустила ситуацию. И молилась. Хотя в то, что «сама придёт», не очень-то верила…

Спустя несколько лет мы выступали в каком-то концерте. Меня посадили в одну в гримёрку, а Иру Алфёрову вместе с Нонной Викторовной – в соседнюю. Минут через пятнадцать Ира постучалась ко мне и спросила: «Наташа! А можно я к вам? А то я Мордюкову боюсь!» – «Конечно, Ирочка!» – ответила я.

А ещё минут через десять раздался стук в дверь, и вошла Нонна Викторовна: «Девчонки! Можно я к вам? А то меня почему-то одну посадили в гримёрку. Мне скучно».

«Конечно, заходите, Нонна Викторовна!» И мы стали гримироваться втроём.

После концерта был небольшой банкет. Нонна Викторовна оказалась напротив меня за столом. И вдруг, неожиданно для всех, она встала и сказала: «У меня есть тост! Я хочу выпить за Наташку! Если бы вы знали, какая она мать!»

Воцарилась тишина. А потом Марк Рудинштейн, который тогда возглавлял фестиваль «Кинотавр», сказал: «Ну, если так говорит свекровь, давайте за Наташу выпьем! Значит, она действительно прекрасная мать!» И все чокнулись и выпили.

А я сказала про себя: «Господи! Ты услышал меня! Спасибо за всё!..»

Спустя какое-то время мы опять встретились. Это был концерт, посвященный Дню Победы, для ветеранов кино – в Доме творчества в Матвеевском. Нонна Викторовна чувствовала себя не очень хорошо – подводили ноги: она даже выходила на сцену в сланцах, хоть и золотых. В Матвеевское они приехали с сестрой Наташей, которая теперь жила у Нонны Викторовны, чтобы помогать ей. (Наташа была рядом и ухаживала за ней до самого последнего дня.)

Мы очень обрадовались встрече и бросились друг к другу. Я рассказала, что через несколько дней улетаю на операцию в Германию. А операция предстояла тяжёлая – после моего давнишнего падения в театре начались проблемы с ногой. Наташа и Нонна Викторовна пожелали мне выздоровления, пожелали, чтобы всё прошло успешно, и сказали, что обязательно будут за меня молиться. Мы обнялись, расцеловались, пожелали друг другу здоровья и всех благ. И так тепло стало на душе.

Слава Богу, на этом закрылась горькая страница непонимания и отдаления. Отец Алексей всё правильно предвидел. Конечно, очень жаль, что мы так долго и так больно для меня не общались. Я полагаю, что и Нонне Викторовне было бы легче переносить своё горе, если бы рядом были Володины дети – её внуки. Хотя – как знать: Мордюкова человек непредсказуемый и сложный. И потом, я так понимаю, ощущение того, что она старшая в своей семье, было с ней всю её жизнь: сёстры, братья, племянники – вот неизменный круг её ответственности и любви. И это заслуживает отдельного уважения и отдельного поклона ей до земли. Даже не могу сказать, что для неё было первично – профессия или родственники, но думаю, что в первую очередь она была всё-таки Актриса. Именно так – с большой буквы. Потом сын Володька. Потом семья.

А невестки, внуки – это такое непонятное и ненадёжное приложение. Вот так я понимаю. И принимаю. Если бы это было по-другому – наверное, искусство недосчиталось бы одной из величайших актрис мира. Ведь Нонна Мордюкова в списке самых великих актрис столетия. А в галактике есть звезда, названная её именем…

Я чувствовала себя счастливой, потому что у меня появилась ещё одна родная душа, которая нуждается в сердечном тепле и любви. Когда я бывала на гастролях, то покупала подарки не только маме, но и Нонне Викторовне – например, тёплые верблюжьи халаты и уютные домашние сапожки-тапочки…

Конечно, я, зная переменчивый характер свекрови, старалась не обременять её частыми посещениями и звонками. Но моя мамочка, ставшая в конце жизни очень общительной (теперь-то ясно понимаю отчего – от страха одиночества, такого мучительного в старости), постоянно звонила Нонне Викторовне, и сестра Наташа охотно подзывала её к телефону. Уж о чём там – «своём девичьем» – они беседовали, теперь одному Богу известно. Но, когда вспоминаю об этом, я и сейчас улыбаюсь: как хорошо, что они общались!

И хорошо, что на празднование восьмидесятилетия Мордюковой в Доме кино мы вышли на сцену её поздравить – я