С последними лучами заходящего солнца трое всадников потихоньку выскользнули из пальмовой рощи и двинулись вперед, покинув умолкших птиц.
Было еще достаточно светло, чтобы ехать прямо на высокий холм, господствовавший над священным городом тобасов. За два-три часа они добрались до крутого ската возвышенности. Уже светила полная луна, и путники из осторожности подъехали к самому обрыву и укрылись в его черной тени. Оставаться здесь долго они не собирались. Надо было действовать.
Все еще не зная о смерти Нарагваны, Людвиг настаивал на немедленном въезде в становище, оно должно было быть недалеко: у подошвы холма путники набрели на широкую утоптанную дорогу – верный знак близости селения. Но Чиприано сомневался, можно ли открыто явиться к индейцам, а Гаспар, как и прежде, решительно возражал против такого плана.
– Вы боитесь потерять время, сеньор Людвиг, – говорил он, – но вспомните старую пословицу: «Кто спешит, приходит последним». Что выиграем мы, если теперь же въедем в город? Ночью все равно ничего не предпримешь. Индейцы рано встают и рано ложатся, так что, кроме собак, мы там никого не увидим. Каррамба! Нечего сказать, приятная будет встреча. На нас набросятся десятки голодных псов, и хорошо еще, если они не стащат нас с коней. Утром все будет по-другому: люди защитят нас. Но днем ли входить или ночью – во всяком случае, надо соблюсти осторожность. Не стоит появляться всем сразу, сначала пустим на разведку кого-нибудь одного, и пусть он нам скажет, что делается в городе. Да и кроме того, прежде чем соваться к индейцам, не мешает оглядеть их город. Мне кажется, он лежит по ту сторону холма. Почему не взобраться на плоскую вершину и не выждать рассвета? Мы как следует разглядим все улицы и освоимся с городом. Если ничего опасного мы не заметим, то смело явимся к тобасам. Очень возможно, нет оснований прятаться, но, во всяком случае, надо въехать днем.
Чиприано сразу согласился с гаучо, да и Людвиг не возражал против его рассуждений. Решили подняться на холм и дождаться там утра.
– На вершине у них должно быть кладбище, – сказал Гаспар, взглядывая наверх. – Нарагвана, помню, говорил мне, что кладбище на холме, а другого здесь нет. Стало быть, есть и тропа, по которой индейцы носят мертвых на кладбище. Но она, я думаю, на другом скате, – там, где город. Впрочем, и здесь, вероятно, есть дорожка. Ну-ка, поищем ее.
Предположение гаучо подтвердилось. Шагах в пятидесяти путники заметили в лесу, одевавшем склоны холма, темный проход. Проход этот был узок, но земля на тропе хорошо утоптана. В самом низу рос высокий древовидный хлопчатник, «сеиба», согнутый и как бы надломленный рукой человека. Проход намечался между этим хлопчатником и гигантским «пита» из рода агав, чьи жесткие листья, усеянные колючками, почти преграждали дорогу.
– Ну, вот и дорожка, – сказал гаучо, поворачивая коня. – Берегите головы, друзья, – прибавил он, указывая на пита. – Как бы этот зеленый часовой не расцарапал вам щек.
И, низко пригнув голову, он въехал на тропинку. Чиприано и Людвиг последовали за ним.
Через четверть часа они поднялись на холм, и тут глазам их открылось необычайное зрелище. Сама вершина – круглое плато в триста – четыреста ярдов диаметром – не представляла ничего удивительного. Холмы в форме усеченного конуса – далеко не редкость в Южной Америке; их там называют «меза»[36]. Но на этой вершине высились какие-то странные сооружения, разделенные широкими проходами. Сооружения были двухэтажные, деревянные, ни дать ни взять – леса, возведенные для постройки.
Это были помосты, на которых тобасы хоронят своих покойников, если не всех, то знатных и «сильных» людей.
Под косыми лучами луны помосты отбрасывали длинные черные тени, резко выделяющиеся на гладкой земле.
Путники остановились, разглядывая эти странные усыпальницы. Помосты держались на бревнах-стояках из пальмы «сосоуоl». Нижние платформы их состояли из уложенных в ряд стволов бамбука, а верхние, служившие крышей, – из листьев другой разновидости пальмы, называемой «куберта».
– Да, – сказал Гаспар, – это, конечно, то самое кладбище, о котором говорил мне Нарагвана. Неплохое место для отдыха от жизненных треволнений! Пусть бы и меня похоронили здесь. Лишь бы друзья время от времени чинили мой катафалк: ведь, чего доброго, эта штука развалится и придавит мои бедные кости…
С этими словами он тронул коня и поехал между помостами через кладбище. Мальчики последовали за ним. С западного края холма надеялись увидеть индейский город.
Но на половине дороги гаучо вдруг придержал коня: ему бросился в глаза высокий, совершенно свежий помост. Кругом еще валялись стружки и обрубки. Впрочем, помост этот не слишком интересовал Гаспара: ему пришло только в голову оставить здесь лошадей, а самим пойти дальше пешком.
Все трое соскочили с коней и привязали их к угловым стоякам помоста, а затем осторожно и бесшумно двинулись вперед, пробираясь между деревьями. Вот и скат холма. Внизу раскинулся город тобасов. Между ним и холмом простиралось тихое озеро, и серебряные лучи луны играли на его
