бы быть. Вот он и решил обойти несколько камениц с уважаемыми людьми и расспросить, может, кто из них подскажет, чьи это часы. Однако никто из жителей каменицы часов не признал, все только удивленно пожимали плечами. Петрунь загрустил, что не удалось ему в тот день заработать еще пару грошей, но решил засветло навестить еще и соседнюю каменицу. Он и там обошел всех хозяев, показывал часы, но и тут ему не повезло. На следующий день он решил обойти еще и другие каменицы, хотя пан дохтур не просил об этом. Выходя из ворот, он увидел пана Регулу, который закрывал оконные ставни своего магазина.

– А что? И там никто не признал потери? А говорил я тебе – оставь у меня. Рано или поздно кто-то отзовется.

– Хорошо, так и сделаю. Но сначала я должен посоветоваться с одним паном.

«Под Пьяным Турком» собирались клиенты высокого полета – сапожники, мясники, дротари,[24] веревочники, седельники и другие уважаемые ремесленники. Пили они не какие-то там мальвазии или аликант,[25] а преимущественно пиво или вишневку, грушовку или сливянку, заедая жареными колбасами, шкварками, луком и хлебом. Да развлечения у них были, соответствующие именно такой публике – например, соревнования на количество пуков, желательно при этом мелодических. Рекорд в двадцать два пука мясника Микулки еще никому не удалось побить, хотя легенды гласили о грандиозном случае столетней давности, когда столяр Григораш исполнил мелодию горниста со львовской Ратуши в тридцать четыре пука. А попытки потушить свечу за один пук иногда заканчивались серьезными ожогами ягодиц, как-то раз даже вспыхнули шторы. Правда, такие развлечения устраивали уже в довольно позднее время, и только избранная публика могла за ними наблюдать. Поэтому шинок «Под Пьяным Турком» не терял репутацию уважаемой забегаловки, шкварки тут стояли на каждом столе, и их в счет не вписывали. Такой цимес мог существовать только благодаря тому, что шинок держала семья мясников, которые проблем с салом никогда не испытывали, потому как ежедневно топили целую кадку смальца, заливая им жареные колбасы в крынках.

Петрунь подсел к своим коллегам, таким же, как он, мусорщикам, и крикнул дать флячек с пивом и большим кусманом ржаного хлеба. Ему очень хотелось рассказать об окровавленных штанах и о часах, но пан дохтур просил держать язык на привязи. Петрунь не очень понимал, по какой-такой причине он должен носить при себе такую интересную историю, но подумал, что рано или поздно все прояснится, и он тогда таки сможет об этом рассказать.

После второй кружки Петрунь решил идти домой, коллеги пытались его удержать, соблазняя третьей кружкой и обещанием интересного зрелища, которое должно было в тот вечер произойти, потому что мельник, у которого была мельница на Сороке, поспорил, что в течение часа выдует десять литровых кружек пива, не сходя с места. В это никто не мог поверить, чтоб после четвертой или пятой кружки мужика не потянуло на улицу, поэтому было много желающих принять пари. Однако Петрунь чувствовал усталость и желание нырнуть под теплую перину. Но когда товарищ вызвался выставить ему третью кружку, Петрунь таки соблазнился. Пиво было темное, крепкое и ударяло в голову. После него хотелось спать, а язык заплетался. Закусив хлебом со шкварками, Петрунь наконец покинул шинок как раз тогда, когда мельник принялся с очень серьезной миной дуть пиво. Большинство из тех, что поспорили, мельника перед тем и в глаза не видели, и, когда в шинок ввалился здоровяк с таким пузом, что в нем, играючи, уместился бы целый поросенок, кое-кто явно опечалился.

На улице уже стемнело. Дом мусорщика стоял у самой стены недалеко от башни торговцев. Собственно, это не был его дом, он жил в полуподвале, который был одновременно и комнатой, и кухней. Петрунь шел, внимательно глядя под ноги, чтобы не вступить в лужу или в какое-нибудь дерьмо. Вокруг было темно и ветрено, моросил легкий дождик. Петрунь поднял воротник и поежился. Что-то хлюпнуло позади, словно кто-то ступил в лужу. Затем раздался приглушенный кашель. Мусорщик оглянулся, но тьма была такая, что видно было не дальше, чем на два-три шага. Оглядываясь, он поскользнулся на чем-то мягком и выругался. Голос его отразился от стен и утонул в шуме ветра. Кто-то шел позади довольно тихо, но в такой тьме невозможно было красться, потому что ноги время от времени попадали в лужи или цеплялись за камни или какие-нибудь черепки. Петрунь ступил в сторону к стене и решил пропустить того, кто шел позади. Но из темноты никто не появился. Вокруг царила тишина. Но недолго, потому что кто-то как будто снова кашлянул. Петрунь не выдержал и крикнул в темноту:

– Чего прицепился ко мне? Чего хочешь? Только подойди – я тебе как дам, сразу отстанешь!

Но никто не отозвался и не шелохнулся. Наверное, показалось, подумал мусорщик и двинулся дальше. Вдали уже виднелась башня, на ее вершине горел огонек. На душе сразу стало спокойнее, и Петрунь прибавил шагу, не обращая внимания на лужи. Вдруг он услышал позади себя чье-то дыхание, оглянулся – темная фигура взмахнула рукой, что-то острое вонзилось ему в грудь. Горячая кровь залила его, он хотел крикнуть, но сил не хватило, и, когда он упал на землю, изо рта вылетело лишь невнятное бульканье. Темная фигура наклонилась над ним, пошарила в лохмотьях, взяла то, что искала, и через мгновение исчезла в темноте.

Утром уже весь город знал о гибели Петруня, и никто не мог понять, какая кому с того выгода. Может, с кем-то в шинке схлестнулся? Но нет, никто этого не подтвердил. Лукаш осмотрел труп и, не найдя при нем часов, сразу догадался, что стало причиной убийства. Михал Регула встретил его настороженным взглядом. Да, он видел вчера вечером Петруня, видел и часы, но не знает, чья это вещь. Лукаш заметил, что он волнуется и нервничает, чего-то недоговаривает, пальцы его не слушались, и он не мог застегнуть свой кунтуш. Успокоился он только, когда аптекарь ушел.

Регула действительно узнал часы, и теперь не мог решиться ни на один из вариантов, которые промелькнули в его голове. Ему было страшно. Когда в магазин пришел доктор Микола Зихиниус, пан Михал вообще потерял дар речи и стал путаться в словах, а должен был всего лишь рассказать пану райцу то, что говорил Петрунь. Вроде бы ничего важного он не сказал, но своей нервозностью Регула как будто подтверждал, что знает больше. Доктор сказал, что