– Сейчас они заговорят, – ответил Лукаш. – От дополнительных гирь они могут потерять сознание.

– Во-оды… – наконец пробормотал один из разбойников.

Каспер быстренько налил из кувшина вина и подал. Разбойник пил жадно, каждый раз икая, вино лилось у него по груди, стекало по ногам. Второй разбойник жадно втягивал носом запах вина и лишь скрипел зубами от бессилия. Он уже понимал, что его товарищ сдастся первым. Так оно и вышло. Разбойник признался, что принадлежал к банде Головача, хотя перед тем оба это отрицали, а также сообщил очень важную вещь: что Головач, переодевшись в шляхтича, иногда приезжает во Львов и даже навещает одну бабенку у Краковских ворот. От этой бабенки у него есть ребенок. Имя женщины пронзило Лукаша, словно молния: Гальшка. Но почему это должна была быть обязательно та самая Гальшка? Разбойники также назвали настоящее имя Головача – Матей Лигенза.

Зиморович покачал задумчиво головой:

– Где-то я уже слышал это имя. Но где?

Лукаш вышел из пыточной и по дороге домой все время думал об этом. Сейчас там, у дома той женщины, устроят засаду, и когда разбойник появится, его схватят. Но что ему до того? Головач заслужил смертную казнь после стольких преступлений. Но Гальшка? Неужели она? Это было бы странно, ведь Головач притворялся шляхтичем – так чего ему ходить к простой мещанке?

Гальшка возилась на кухне. Пахло свежеиспеченным хлебом. Она улыбнулась ему через плечо и наклонилась к печке. Лукаш смотрел на нее и путался в словах, которые хотел сказать, но колебался. Никакой уверенности в том, что Гальшка – это та самая Гальшка, у которой ребенок от Головача, не было. Она говорила, что вдова, что муж погиб на войне. Головач тоже был на войне.

Лукаш тихонько выскользнул из дома и зашел в погребок. Была обеденная пора, в погребке было пусто. Пан Прохазка переставлял с места на место бутылки. Увидев аптекаря, обрадовался и побежал встречать, на ходу поправляя кожаный фартук.

– Вот, прошу пана доктора, только нацедил из бочки свеженького рейнского. Зеленое и играет. Налить? Холодное, как титька столетней старухи.

Лукаш сел за стол, винодел налил две кружки и сел напротив.

– Что слышно? Поймали этих злодеев? Что они говорят?

– Кое-что рассказали. Но пока это тайна. Потерпите, через несколько дней все узнаете.

– А-а, ну да, ну да. Хотя вы знаете – я могила. У вас что, будут гости?

– С чего это вы взяли?

– Так ваша служанка нынче купила у меня четыре бутылки кипрского. Вот я и подумал. Но прекрасное вино можно и самому выпить.

У Лукаша на языке сразу крутнулся вопрос, как часто она покупает вино, но подумал, что это будет выглядеть глупо. Зато спросил, улыбнувшись:

– Да, я люблю выпить винца у камина. А скажите-ка мне, как звали этого ее мужа, который погиб на войне?

– А на что он вам? Это был тот еще шельма! Хорошо, что его в армию забрали, потому что очень уж он драки любил. А звали его то ли Матей, то ли Мадей…

Лукаш почувствовал, как бешено забилось его сердце, и выпил залпом кружку. Стараясь не выдать своего волнения, спросил:

– А фамилия?

– Фамилию я знаю точно. А почему? Потому, что у его покойного отца, бондаря из Малехова, я дежки покупал. Но отец и тогда о нем уже давно ничего не знал. Слух был, что сложил он голову на Моравии. Лигенза его фамилия.

Эту весть Лукаш воспринял уже спокойно, будучи внутренне к ней готовым.

– А ребенок чей?

– Гальшки? А кто его знает! Ребенку, наверное, года три, а ее муж исчез лет пять назад, если не шесть. А что – вскружила вам голову? Она девка ладная. Хозяйственная. А ребенок… что ребенок? Он ведь не виноват.

Лукаш попрощался и покинул винную лавку. Он не знал, что скажет Гальшке, и скажет ли вообще что-нибудь. Чувствовал только гнев и обиду, что его вот так запросто подвели под монастырь. И зачем? Если Головач – ее муж, то должен бы обеспечить ее деньгами, а между тем она нанимается к нему кухаркой, спит с ним, убирает. Разве только для того, чтобы никто не догадался, откуда она берет деньги? Тут он вспомнил, что давно уже замечал на Гальшке платья из блавата[23] и дорогого шелка в цветах и украшения, которые она не могла бы купить за те деньги, что зарабатывает. Гальшка говорила, что все это она одалживает у своей сестры, которая вышла замуж за цехмейстра мясников. Еще вспомнил, что она никогда не заговаривала об оплате: однажды Лукаш забыл ей заплатить, а она не напоминала. Сам он вспомнил, только когда платил в следующий раз. Для одинокой женщины с ребенком и престарелой матерью это было странно. Но что же – так, наверное, и должно было произойти: их бурные ласки требовали бурного финала. Лукаш не был влюблен, но чувствовал к Гальшке привязанность, которая неизвестно сколько еще могла продолжаться. Ему было с ней уютно, она удовлетворяла его всем, а больше всего – своей немногословностью. Она могла молчать часами, и была всегда покорная и тихая, она и отдавалась молча, лишь улыбаясь влажными губами. Они занимались любовью без особой страсти, но ничего другого Лукаш в ту пору и не желал, чувствуя неуверенность в своем положении человека с чужим именем и с чужим состоянием. Казалось бы, ни у кого он его не крал, но жить в личине кого-то другого было непросто, а тем более строить какие-то планы.