– Да, Абу умеет врать, как никто иной, – кивнул Кортэ, впадая в задумчивость. Раскрыл ладонь, подставил родному ветру, и тот отозвался, явился гладить кудри Аше. – Вот мой ветер, ящерка. Он северо-западный. А вот тот, западный – ветер Виона. Значит, он старший по вашему счету? Абу знал…
Женщина медленно села, испуганно глянула на сына тумана, глаза её были широко распахнуты и бездонно темны. Аше с трудом отвернулась к ветру, подставляя лицо и шепча торопливо, монотонно, глотая окончания слов и задыхаясь, когда воздух в легких заканчивался. Она судорожно кашляла, как утопающий – и снова шептала на выдохе, слепо глядя на северо-запад и не замечая ничего вокруг. Кортэ порылся на кровати, выбрал самую плотную ткань и укутал Аше с головы до пят, не мешая страдать, раскачиваться и всхлипывать.
– Не старший? Не правда? Люди берега всегда лгут, у них нет мужества, их оружие – змеиный язык. Я дышу для своего льва, я предала долг, старший умирает. Я глупая…
Она шептала и шептала, слезы катились по щекам, драгоценными жемчужинами скользили по смуглой шее. Кортэ смотрел и с мрачным удовольствием думал: по милости хитрющего Абу все это наблюдает именно он. И так – правильно, только так! Потому что «бы» – та еще гадость мертвого и сложного языка лжи! Стал бы Вион спасать учителя, зная страх междумирья? Была бы ящерка счастлива с учеником? Неужели она отдала бы ему столько же, если бы…
– Черт, как плохо не быть диким, простым и даже тупым, – посетовал Кортэ. Вслушался в звуки вне зала и негромко бросил: – Стоять! Сам выйду в коридор, ждите.
Аше все шептала, не в силах принять невольное свое предательство долга маари, суть которого пока оставалась для Кортэ таинственной. Сын тумана надел перевязь с оружием и тихонько покинул спальню, давая Аше возможность наедине с собой разобраться во всем или хотя бы просто поплакать.
В коридоре ждали два служителя в багряном. Оба подчеркнуто вежливо поклонились Кортэ и плавными единообразными жестами предложили следовать к лестнице. Рослые, без знака принадлежности к какому-то ордену, но смутно знакомые: вроде бы похожие невыразительно-спокойные лица мелькали за спиной патора, в его малой свите.
Сам патор расположился в светлом зале первого яруса, в глубоком кресле возле окна, рядом с инкрустированным костью и каменьями массивным низким столиком. На широком блюде горой золотисто-зеленого сияния громоздился виноград, налитый солнечным светом. Факундо задумчиво отщипывал по ягоде и неторопливо жевал, не выплевывая косточек.
Кортэ прошел через зал, тяжело вздохнул, поклонился высшему служителю Эндэры и Тагезы, почти святому согласно догмам Башни и уж точно, без всяких догм – весьма умному. А может, даже мудрому. Патор, не отвлекаясь от винограда, протянул для поцелуя перстень и указал на кресло по другую сторону от столика.
– Иларио поведал мне, что тварь потрепала тебя, но ты проявил стойкость, достойную последователя ордена Постигающих свет… – Факундо глянул на нэрриха прямо и снова занялся виноградом. – Он не преуменьшил тяжести борьбы. Однако же я не намерен решать тут вопрос святости и греха, а равно благодарности или награды. Тварь по-прежнему сильна и даже… ужасна. Я выслушал посла Алькема, я снизошел до общения с кебшами и испросил доступ ко всем книгам королевской библиотеки… Мои люди искали неустанно, без сна, но это лишь укрепило в убеждении: чем бы оно ни было, брат Кортэ, кроме тебя никому не изгнать
– Значит, эта дрянь не сгинет сама.
– Вчера служители ордена Скорбящих душ еще могли находиться у стен склепа, – нехотя выговорил патор, рассматривая на свет крупную ягоду. – Они опытны и искусны в изгнании тьмы, подтачивающей души слабых. Но их усердия мало. Сегодня всякий, кто пробует коснуться камней склепа, впадает в оцепенение. Обряд позволяет очистить его рассудок и, вероятно, уничтожает червоточину в душе… Но я дал совет до поры держать пострадавших в нижних подвалах. – Патор бросил виноградину и откинулся в глубину кресла. – Иларио исключительно верен Башне, два года назад он мечтал о праве стать карающим орудием веры, он намеревался уничтожить ересь без пощады и слышать не желал об идеях сосуществования. Его фанатизм настораживал меня, не скрою, а также приводил в восторг патора Паоло… что пугало меня куда более. Иларио мог бы получить немалую власть уже теперь, но предпочел место библиотекаря и грех винопития, отягощенный иными слабостями, делающими его похожим на… человека.
Корте кивнул и улыбнулся. Братом библиотекарем нельзя не восхищаться. Сам патор знает по имени и в лицо, шутка ли! Понять бы еще, зачем вдруг упомянул и что хотел сказать этим? Кортэ приподнял бровь, демонстрируя свое бессилие рассмотреть суть намека.
– Твоя женщина… – продолжил патор. – Иларио таким безразличным голосом назвал её «дикаркой с юга», что я насторожился. Проверил все, поприжал южного молчуна-посла, знающего более, чем подобает. Она маари, несомненно. Не только в библиотеке Алькема и памяти Оллэ есть намеки на суть дара дикарей. Она важна Башне и одновременно дорога тебе… – Патор потянулся за ягодой, искоса глянул на Кортэ и снова утонул в тени. – Я поучаствую в заговоре молчания. Более того, получив от тебя словестное подтверждение догадок, я сразу дам ход оглашению указа, объявляющего её новой королевской плясуньей. Изабелла уже подписала.
Патор шевельнул пальцами, от дальних дверей беззвучно примчался рослый воин в багряной рясе, склонился на колени и протянул лист. Кортэ просмотрел и вернул. Поморщился, критически изучил виноград, подцепил самую крупную гроздь, поднял повыше и принялся объедать с ветки, жадно
