концов, чтобы из-за него снова лезть в бой с тварью, родственной самой тьме под корнями скального основания Башни? Вион в случившемся в первую голову виноват, возжелал даром хапнуть власть, безрассудно и жадно потянулся – и попал в ловушку. Поделом!

– Как же хорошо, черт побери, что в наречии маари нет возможности сказать «бы», – буркнул Кортэ, придирчиво выбирая из множества цветков в волосах Аше самый красивый. – Спросил бы точно: ты и с ним бы легла и дышала, и все прочее… Черт, я старый урод, я ревнивый сукин лев, к тому еще и лысый… почти. Толстый. Меня любят, а мне надо знать, что было бы, если бы… – Нэрриха перестал шипеть, ощутив, как Аше вслушивается и испуганно замирает, не дыша. Наугад выбрал-таки цветок. Сунул женщине за ухо. – Ты умеешь танцевать?

– Вы сердиты?

– Моя ящерка умная, красивая и к тому же говорит то, что думает, я не могу сердиться. Но я не умею танцевать. Совсем, и это меня крепко злит.

Кортэ вздохнул, сел, взглядом поискал вещи, и Аше словно ветром сдуло – побежала собирать разбросанное, встряхивать и раскладывать на краю широченной кровати. Возилась с непривычными одеждами она суетливо и как-то неловко, было заметно: называть сына ветра «старым львом» ей было нелегко. Привычка говорить правду и нежелание портить отношения боролись упрямо, как птица и змея из легенды сотворения мира. Женщина слепо, на ощупь, находила непривычные украшения и нанизывала на руки. Волосы закрывали лицо, и Кортэ пришлось перебраться на край кровати и поймать Аше за руку, чтобы прекратить суету, усадить и убедиться: на ресницах висят крупные слезинки.

– Подумаешь, старый, – подмигнул сын тумана. – Зато умею спускать шкуры лучше всех.

– Великий воин, – осторожно улыбнулась Аше и чуть увереннее прижалась к плечу. – Одно дыхание уже есть, у нас двух – одно. Даже не великий, даже не воин – все равно хорошо. У второго маска показалась красивее. Только маска.

Кортэ недоуменно хмыкнул, натянул штаны и босиком прошел к тусклому зеркалу. Оно крепилось в неподъемной, толстенной серебряной раме с четырьмя звериными лапами, украшенной множеством драгоценных камней. Лапы надежно, широко упирались в пол: такие рамы были обычными лет сто назад, когда тайна зеркал хранилась в памяти немногих избранных, а торговля этим товаром приносила сказочную прибыль. Сын тумана о ценах и тайне знал лучше многих: сам выслеживал хитрецов-торговцев, сам сманивал стеклодувов и алхимиков и сам же резал горло наемнику, присланному травить мастеров. Не зеркала создали основу нынешнего богатства Кортэ, однако же то дельце было занятное и златоносное.

Улыбаясь мимолетным воспоминаниям, сын тумана заглянул в зеркало – и замер. Аше не солгала. Тот, кого она увидела два дня назад, был стар и страшен. Короткая встреча с тварью обошлась куда дороже, чем до сих пор казалось. Но Иларио промолчал, да и Абу не упомянул о переменах во внешности друга. Зато – и это должно было насторожить – оба ни словом не обмолвились о Вионе и о том, надо ли спасать его спешно.

– Они думали, я чувствую себя ровно так, как выгляжу, – рассердился Кортэ, с отвращением трогая борозды морщин на лбу и крупные складки у губ. Покрутился, хмыкнул. – Но я не толстый.

– Широкий, – согласилась Аше.

– Лицо не мое, шея более-менее, дальше совсем я, прежний, – сделал вывод сын тумана. – Ладно, я старый лев. Мне годится. Лев же, а не крыса… И эти, в городе, меня сразу узнали!

От последней идеи Кортэ пришел в наилучшее настроение, рассмеялся, хлопнул себя ладонями по бокам и отвернулся от зеркала, уже не испытывая к отражению ни отвращения, ни даже горького раздражения.

– Лев, – подтвердила Аше, заглядывая в лицо снизу вверх.

– Сними побрякушки, – посоветовал сын тумана, помогая избавиться от браслетов. – Ведь вижу, не по сердцу они тебе. Идем, куплю острое копье. Что еще важно для женщины маари?

– Гребень из кости, весь с узором, – осторожно попросила Аше. – Большую ярко крашенную ткань, теплую и мягкую. Длинный нож. – Она смутилась и погладила по руке, выпрашивая самое заветное. – И соль. Много, хорошо даже – вот столько. Вкусно.

Сын тумана расхохотался, глядя в скупо сведенную щепотью ладошку. Поцеловал смуглое запястье, окончательно теряя интерес к груде украшений. Сел на мраморный пол, солидно пообещал добыть все, что требуется.

Солнце быстро взбиралось по круче небесной горы, розово-золотое полотнище рассветного ковра отползало к окну, выгорало и обесцвечивалось. День готовился отпихнуть ленивое утро в тень и одним движением стряхнуть с небосвода случайные клочки тумана, до прихода большой жары вздумавшие поиграть в облака.

– Аше, давай вернемся к важному. Можно спасти Виона? Второго нэрриха… Черт, все слова не те. Сына ветра – младшего, вот так верно, да?

– Не знаю, – упрямо отвернулась к окну женщина. – Совсем не знаю!

– Поживи в городе хоть год, а потом ври, вдруг да научишься, – посочувствовал Кортэ. – Я понял. Можно, но трудно. Время у нас есть или надо спешить?

– Апу сказал: лечи этого. О кричал и был очень злой, слабые хуже сильных, – пожаловалась Аше, тронула кончиками пальцев щеку.

– Стукнул?

– Сказал, я вещь, – надулась Аше. – Потом сказал: лечи старшего. Долг. Знал, что сказать… Старшего – долг, он прав. Такие, – Аше раскрыла ладони вправо и влево, затем повернулась и повторила жест, определив последовательно и точно все четыре стороны света, – могут спасти младших.