воду, снова мылся. Наконец, облился с головой, натянул добытую расторопным слугой рубаху и снова приблизился к королеве, учтиво исполнив поклон. Сел рядом с Абу, тронул запястье южанина, проверяя пульс – вдруг да ошибся? Не выявив чуда, сын шторма нахохлился и покосился на королеву.

– Я был дурным учителем и смог вырастить лишь двух учеников, которыми горжусь. Ноттэ – он взял у меня лучшее, а затем так упрямо и настойчиво отказался от прочего, что мы разругались. Абу… – нэрриха улыбнулся грустно и даже горько. – Абу получил то, что пожелал. Он обманул меня, избежав и ссоры, и навязываемых мною лишних знаний. Я пытался сделать его воином, я давал ему понимание трав, чтобы он мог постепенно перекроить свое нескладное тело, предпочитающее жиреть и отдыхать, пока рассудок трудится. О, упрямый безумец был лучшим из учеников, он смог втереться в доверие и заставил меня делать то, что было важно ему. Лезть в вашу войну, выходить на бой против детей ветра и отказывать в защите ему самому, Аше и даже вам, королева. Он управлял мною, а я позволял ему плести интриги и забавлялся тем, как он ловок и как сам я смешон… иногда. И вот я доигрался. – Оллэ бледно улыбнулся. – Ноттэ вернулся в мир, но произошло это весьма далеко отсюда, и пребывает он в каком-то ином виде, к тому же не моими стараниями сбылось долгожданное. Даже новость я узнал не от родного ветра, а лишь из привета, присланного сыном заката, он по-прежнему умеет быть вежливым… Кортэ, не задумываясь, перекроил под себя законы мироздания и продолжает уродовать их, незыблемые, отчаянно выдирая то, что полагает важным, за что готов платить любую цену. А я сижу и чувствую себя опустошенным.

Оллэ склонился над Абу, закрыл лицо руками и замолчал. Королева из вежливости тоже помолчала. Но быстро устала от затянувшейся паузы, прокашлялась и возобновила разговор, желая решить важное для себя дело.

– Я приказала найти вас, чтобы прекратить это безумие, – она указала рукой в сторону Кортэ, по прежнему обнимающего маари и норовящего сломать ей все ребра.

– Не вмешивайтесь, лучше сами покиньте шатер, – распорядился Оллэ. Снова подхватил тело Абу, укутал в плащ и пошел прочь. – Вряд ли можно наверняка знать, где заканчивается безумие и начинается наитие. Где упрямство отделяется от упорства? Право, мне самому интересно.

Изабелла еще раз осмотрела поле, отметила: Бертран в сопровождении Черного принца едет к холму, где его ждет патор. За спиной Факундо стоят проигравшие, и они уже готовы обсудить и принять условия неизбежного мира. Рассвет, который должен был дать начало битве, пропитан по самый горизонт темной кровью ночного сражения. Он зреет утомленный, траурно-мрачный. Рясы багряных запятнаны так основательно, что отмаливать и даже попросту отстирывать победу им придется весьма долго.

Слуги вынесли наружу походное кресло, королева покинула шатер, села и закуталась в шаль. С долей раздражения проследила, как Адела садится рядом прямо в траву, как она бережно и ловко держит на руках наследника, агукает, улыбается и нянчит малыша. Не особенно общительный и весьма крикливый мальчик тянется к южанке, смеется, охотно пьет и играет.

– Меня выставили из моего же шатра, – посетовала Изабелла, ни к кому не обращаясь.

– Свежий воздух вам полезен, – утешила Адела. – Позволю заподозрить, у мальчика была не лучшая кормилица. Если вам угодно, я займусь выбором пищи, времени отдыха и игр.

– Может, и угодно. Ты почтительна и не склонна спорить, – буркнула Изабелла, не зная в точности, жалуется или хвалит. Резко обернулась и глянула в лицо той, кого вовсе не желала видеть женой племянника Бертрана. – Хочешь крутить двором и управлять мною?

– Там, где я родилась, не принято так далеко распространять женское влияние, – вздохнула Адела. – Мы, как вы изволили сказать, крутим и управляем, если таковое нам по силам, лишь своими детьми, и то в старости. Уважение к матери значимо у меня на родине. Увы, матушка эмира не благоволила Абу. Нашу маму отец ввел в дом, когда бабушка была в отъезде. – Южанка помолчала, удобнее усадила на коленях наследника рода Траста. – Бабушка умерла полгода назад. Абу мог бы теперь стать наследником, отец его по-своему любит… любил.

Адела старательно сморгнула несколько слезинок, не позволяя себе ярких проявлений душевной боли. Королева хмыкнула, отвернулась и потребовала распорядиться относительно завтрака. В шатре творилось невесть что, там сопели и вздыхали, но никак не от горя. Любопытство и отвращение сложно мешались в сознании королевы, пока что уравновешивали друг друга и позволяли сидеть, ждать завтрак и исполнять просьбу Оллэ, слишком уж похожую на приказ: не смотреть и не вмешиваться в непотребство.

Копье маари лежало совсем рядом, в кольце тусклой травы, все заметнее отличающейся от прочей: словно её выкрасили темной краской, да еще и тени прочертили тушью резко, прямо-таки до ненатуральности. Слуги побаивались лишний раз наступить на измененную траву, предпочитая ходить от шатра и к нему по следу пепла, оставленному при движении огненного шара. Копье лежало довольно далеко от следа и выглядело старым, каменья не блестели, по древку вроде бы плелась паутина. Широкое лезвие тронула ржавчина.

– Подай мне эту штуку, – приказала Изабелла. Заметила колебание южанки и упрямо прищурилась: – Исполняй!

– Нельзя брать! – громко остерег знакомый голос. – Плохо. Там лежит вреда нет, там – змея вещь, змея след. Надо обжигать, надо ждать. Много-много ждать!

Королева старательно зажмурилась и заткнула уши.

Голос не мог существовать в мире живых, он почудился… и все же это к лучшему: безумие иной раз желанно. Ушедшая маари сообщит еще много важного. Конечно, голос – совсем не то же самое, что ящерка Аше, единственное существо, которое Изабелла иногда позволяла себе считать не слугой и не вассалом – а подругой… Руку королевы бесцеремонно отодрали от уха.