– Ветер владеет миром, – сказал во время шторма Тэо, заглянув в каюту и ловко зацепившись за спинку кровати надетым на культю крюком. Улыбнулся и добавил: – Иногда ветру хватает воли владеть и собою, но это чудо приключается редко.

Тэо примотал раненого к норовящей встать боком кровати и ушел, напоследок обнадежив: в корабли дона Вико де Льера вложены деньги рыжего Кортэ, а переупрямить сына тумана едва ли способен даже отец всех ветров, потому деревянная скорлупка неизбежно осилит шторм.

Зоэ села на пол у кровати – и стала себя уговаривать. Она ничего не боится. Пустота не одолела её ни разу, ни в море, когда бочку швыряло и холодный ужас водяных струй заливал горло, ни позже, на берегу, когда незыблемые скалы жизненных устоев стали рушиться – Ноттэ сгинул, Вион предал, дедушка Чело доставил в руки врагов, а Альба… Худшее, как ни странно, помогло избыть страх.

Жертва брата – жутче шторма и мучительнее ожидания собственной гибели. Альбы нет в мире. Где-то безмерно далеко, вдали от моря и штормов, в столице, в прошлом, осталась умолкшая виуэла, упакованная в дорогу старательно, в три слоя кожи… Никому не нужная более. Где-то на галере, ни разу не посещенной самой Зоэ, но занозой гноящей память, одну на двоих с Альбой в ту страшную ночь – на галере лег со звоном на палубу эсток, выпавший из мертвой руки. И затем безразличная волна поймала тело брата, одела в саван брызг – и утащила в ночь, на дно. Никто не облегчил боли ран, не помог удержаться на поверхности и дышать ветром… Зоэ всхлипнула, забыв о шторме, сердито пнула ногой тарелку, звонко прыгающую по полу.

– Соли и так довольно, – едва слышно просипел Эспада и сник без сил.

На душе сразу посветлело: раз пробует язвить, по-своему выражая сочувствие, значит, наверняка выживет! А ведь даже исповедник Тэо, весьма опытный во врачевании, после всякого осмотра ран не желал ни словечка вымолвить о грядущем, не решался дать надежду или отнять её окончательно.

За два дня шторма, когда время текло и сочилось неровно, когда сумерки накрывали невпопад, а настоящего света не было и в полдень, дон Эппе еще несколько раз ненадолго осознавал себя, просил пить и глотал воду охотно, и заедал размоченным хлебом, скаля зубы. Он словно бы хваткой голодного пса вгрызался не в пищу – в саму жизнь.

Шторм иссяк, уполз в темное логово тучевых недр. Бирюзовое море снова безмятежно, – а Эспада вроде бы расхотел жить. Он молчит, отказывается есть и не просит воды.

– Кайся, – нехотя согласился Тэо, – я устал убеждать упрямца. Бог простит его или нет, нам не ведомо, но обряд будет соблюден. Начнем. Чадо, вершил ли ты обман вольный либо же невольный, в делах или же…

– Вершил, всех видов, – убито выдавила Зоэ. Помолчала, сопя и страдая от признания вполне по-настоящему, ведь Эспада не пожелал принять игру, затеянную ради него. И продолжила увереннее: – Н-ну, кроме нарушения верности королевской присяге прочее одолел сполна.

– Милостью божьей отпускаю сей грех, – Тэо покосился на безразлично лежащего дона Эппе. – Свершал ли ты грех блуда и…

– Сложный вопрос, – Зоэ даже почесала затылок, уши горели, затея уже не казалась игрой, но отступать было поздно, да и моряки слушали странное покаяние не без интереса. Зоэ снова ввернула спасительное словечко, помогающее верить, что сказанное принадлежит именно Эспаде. – Н-ну, я покупал заранее отпущение грехов в должном количестве. Эээ… с запасом.

Эспада застонал и попробовал хотя бы потерей сознания спастись от присутствия на нелепой исповеди… Но обморок не состоялся, даже когда тело послушалось и чуть повернулось, помогая голове качнуться, лечь щекой на палубу. В таком положении Эспада мог видеть только основание мачты и складки шерстяной ткани, брошенной на доски.

– Продолжим, – угрожающим тоном заверил Тэо, подмигивая Зоэ и ободряя её. – Грех чревоугодия.

– Постоянно, увы мне, – сразу согласилась Зоэ. – Еще винопитие, сидропитие, нюханье какого-то дыма в еретическом обществе посла Алькема, поедание жирной баранины в постные дни. Так, я подумаю… Н-у, не один ведь грешил, были со мною и иные слабые люди. И не совсем люди. Вроде, припоминаю и служителей в багряном…

– Достаточно, отпускается грех, ибо неоспоримо похвальное рвение в покаянии, – оборвал перечисление подробностей Тэо, рассеянно изучая морскую гладь и похлопывая здоровой рукой по культе, сегодня снабженной лишь подобием открытой ладони. – Грех гнева.

– Нет, вряд ли, – замотала головой Зоэ, – он обычно… То есть я обычно спокоен и даже мил, гневаются прочие, на меня. А я допекаю их, жарю в их собственной злости и протыкаю вертелом. Эээ… рапирой. Саблей?

– Сложно отпустить грех, когда нет настоящего осознания тяжести его, – еще более задумчиво выговорил Тэо.

Было очевидно, что он пытается найти иные вопросы, способные разрушить показное безразличие дона Эппе.

Зоэ прикусила губу, шмыгнула носом, покосилась на обвисшие паруса с двумя швами на свежих прорехах – шрамах минувшего шторма… Пока длился шторм, королевский пес жил, язвил и скалился, подбадривая Зоэ и старательно выкарабкиваясь из небытия, из тени смерти. В штиль, осознав себя сполна, он вдруг раздумал бороться. Молчал, не просил воды и не жаловался на избыток солнца, хотя тень от паруса уползла уже довольно далеко, на покрытой пятнами возбуждения щеке блестел лихорадочный пот.

– Гордыня? – предположил Тэо, шевеля бровями и без слов пробуя показать: давай, старайся, это толковый намек.

– Увы мне, – неуверенно промямлила Зоэ, пытаясь понять подсказку.

Мысль не угадывалась, и девушка запнулась, виновато скорчила рожицу и стала ждать новой подсказки. Тэо быстро нарисовал пальцами на культе три