последние годы разлюбили наши бояре с птицами охотиться. Забава эта отчего-то пресной им показалась.
Чеслав вышел ко мне с соколом на руке. Когти птицы накрепко впились в кожаную рукавицу. Клюв приоткрыт.
Сокольничий сделал знак, и я подошла к нему.
Коснулась еще мягкого оперения птицы. Сокол на миг будто отпрянул, ощутив касание чужого духа, а после прислушался и затих.
Я делала все, как Всеслав учил. Осторожно коснулась золотой нити, что от самого сердца соколиного вилась. Со своей ее на мгновение сплела, а уж после, заговорила:
- Ну что ж ты, дружок? Испугался разве? Не бойся, зла тебе не сделаю. И прости, если потревожила. Дело у меня есть, попросить хочу грамоту родным моим отнести. Да только не в город, не в село, а...
Сознание птицы, все еще затуманенное злостью, было открыто. Недолгие однообразные воспоминания, что могли сопровождать лишь рожденного в неволе, промелькнули передо мной враз. Сокол оказался слишком молодым - не разменявшим и полного года, не видевшим зимы.
- Не нашлось ли другого? - спросила у Чеслава, боясь, что птица может и несправится.
Тот не ответил - даже кивком головы меня не удостоил. Мол, какого вынес, того и бери.
Поглядев на лицо его, я, грешным делом решила будто к лучшему, что молчит. Простите меня, боги - нельзя о людях так. Чеслав ведь не по своей воле молчун, не оттого, что слово ему поперек горла встает. А оттого, что в младости своей к лиходеям в лапы попал, а те язык и отрезали. С тех пор у нас служит, за птицами ходит. Соколы и без слов понимают Чеслава, заботу чуют. Да и дух его за прошедшие годы будто и не человечий стал, все одно с птицами сравнялся. Если уж учить птиц, так то заклинателей дело, а ему лишь бы кормил да лечил.
Сокол встрепенулся, когда я за золотую нить дернула. Образы моих братьев ему отдала и велела, чтоб искал. Где искать - тоже показала. Если права я и на месте они, так буду спокойна. Если ж нет - себя только винить.
- Довольно, - проговорила, завершив. - Отправлять можно.
Чеслав снова ничем не выдал свой ответ. Сокол - птица дня. Тяжело ему в ночи будет, разве что чары мои помогут.
Не любил меня сокольничий, по глазам видела, не любил. Ладно уж чародеи носы воротили, но прислужники-то... Те за ними следовали. Имя ушедшей не произносили, а от детей ее и вовсе, как от чумы открещивались.
Вышли мы во двор. Чеслав глаза птице открыл.
Сокол взмахнул крыльями, на меня поглядел умными глазами, и голову чуть склонил. Я же ему на когтистую лапу письмецо привязала аккуратно, чтоб не мешалось.
- Лети, дружок, - прошептала, выпуская золотую нить из ладони.
Сокол раскрыл крылья и взметнулся стрелой в вышину темнеющего неба. Пестрым росчерком промелькнул и скрылся за маковками терема. Как и не было его.
- Спасибо, Чеслав, - поблагодарила мужика.
Тот только рукой махнул и ушел.
Думы тяжкие окутали меня, пока домой шла, пока по двору велимирову ходила, пока на звезды-зернышки глядела, как порог переступила. А уж как в горницу вошла, так разом и схлынули потоком бурным.
У очага пылающего колдовским алым пламенем сидел Велимир и племянником. Беседовали о чем-то негромко. Так, будто желали, чтоб и не слышал никто кроме.
- Ладимир... - вырвалось у меня.
Сердце враз подскочило будто заяц вспугнутый. Забилось радостно.
Вернулся, слава молодым богам! Зря я речей темных наслушалась, зря поверила. Вернулся он. Ко мне вернулся.
Он обернулся. Лицо прежнее, на губах легкая улыбка, прядь волос на лоб спадает, разве что усталый вид. Прежний Ладимир, прежний.
Остановилась я и шагу сделать не могу. Прежний-то прежний, а вот глаза чужие. Холодные, колючие, как будто другой кто на меня глядит.
- Тихого вечера, Вёльма, - ответил.
- Тихого вечера... - повторила эхом.
Не так здесь что-то. Духом чую, не так.
- Я уж думала, когда же вернешься. Хоть бы сказал, предупредил, что уйдешь.
Велимир смотрел на меня осуждающе.
- Ни стыда ни совести, вижу у тебя не осталось, - вслух сказал. - Меня б что ль постыдилась.
- А чего стыдиться, раз все знаешь?
Чародей усмехнулся.
- А я еще думал будто дети ушедшей как мы будут.
- Не нужно, дядька, - Ладимир остановил его жестом. - Не говори ей таких слов.
