обнаружат.
Вот так мы и брели по Уиклоу-стрит: священник в годах за руку с пятилетним мальчиком, которого он увел из магазина. Я ополоумел, что ли? Разучился думать? Мозгов у меня, видно, совсем не осталось?
— Хочешь мороженое? — спросил я. Мы проходили мимо газетного киоска, а я видел, что мальчик вот-вот заплачет. — Может, это поправит тебе настроение?
Ответить малыш не успел, поскольку сзади раздался дикий вопль, и я, обернувшись, увидел, что на меня смотрит вся улица, а ко мне летит, точно олимпийская чемпионка, разъяренная женщина и орет, чтобы я убрал свои поганые лапы от ее сына. Прежде чем я сообразил, что к чему, один человек вырвал ребенка из моих рук, а другой меня отпихнул и заехал кулаком мне в лицо, после чего на ближайшие десять минут я вырубился.
Очнулся я на заднем сиденье полицейской машины, которая, миновав арку Тринити-колледжа, выехала на Пёрс-стрит и остановилась перед бывшим кинотеатром «Метрополь».
В участке дежурный даже не поднял головы, когда мой полицейский (я буду называть его «мой», поскольку именно он поднял меня с тротуара и увез от ревущей толпы, жаждавшей моей крови) провел меня в холодную комнату с белыми кирпичными стенами и, пообещав через минуту вернуться, потребовал отдать ему мобильник, если таковой имелся.
— Вот, он совсем старый. — Я передал ему «нокию», которая уже много лет исправно служила моим запросам, хотя нынче Джонас, увидев ее, засмеялся и посоветовал в моем завещании отписать ее Национальному музею.
— Ничего, я о нем позабочусь. — Полицейский сунул телефон в карман и вышел из комнаты, а у меня, несмотря на мое состояние, мелькнула мысль, вправе ли он забирать мою личную вещь.
В одиночестве я щупал свою понемногу опухавшую скулу и размышлял над сложившейся ситуацией. Я, конечно, свалял дурака. Нетрудно представить, как все это выглядело со стороны. Народ уверен, что все мы одинаковы. Только и думаем, как бы выкрасть ребенка и совершить непотребство. Я закрыл руками лицо, понимая, что дела мои плохи.
Полицейский, мой полицейский, вернулся с блокнотом и ручкой и включил диктофон.
— Имя? — спросил он. Без вступлений. Без манер.
— Мне нужно в туалет, господин полицейский, — сказал я, поскольку обеденное пиво просилось на волю. — Я быстро.
— Имя? — повторил следователь.
— Произошло недоразумение, — начал я. — Я только…
— Имя, — перебил полицейский, не сводя с меня холодного взгляда.
— Йейтс, — тихо ответил я, уставившись в столешницу. — Отец Одран Йейтс.
— Назовите по буквам.
Я назвал.
— Вам требуется медицинская помощь, мистер Йейтс?
— Пожалуй, нет. И я не мистер. — Я коснулся своего воротничка: — Отец Йейтс.
Полицейский что-то пометил в блокноте.
— Вы знаете, почему вы здесь? — спросил он.
— Потерялся мальчик. Он сказал, что его мать вышла на Уиклоу-стрит. Я хотел помочь ее найти.
— Вы его похитили из «Брауна Томаса», верно?
На мгновенье я онемел и только смотрел на него; стянуло живот, я испугался, что сейчас меня вырвет.
— Я никого не похищал, — негромко сказал я, стараясь не терять спокойствия в немыслимой ситуации. — Ничего подобного. Я пытался помочь мальчику отыскать его мать, вот и все. Малыш потерялся.
— Мать утверждает, что была неподалеку, рассматривала сумочки.
— Если так, я ее не видел.
— Вам не пришло в голову передать мальчика охране?
— Не пришло. Надо было сообразить. Малыш испугался. Плакал.
— Вы с нами уже имели дело, мистер Йейтс?
Он меня ненавидел. Все во мне презирал. Хотел причинить боль.
— С кем — с вами? — спросил я. — О чем вы говорите?
— В прошлом вы совершали преступления?
— Нет! — ужаснулся я.
— Случаи с малолетками?