— Я не знаю, что тебе сказать, — вздохнул я, уже чувствуя свое поражение. — Молодой парень, а ведешь себя как пресытившийся оболтус, причем совершенно, на мой взгляд, беспричинно. В твоем возрасте из меня жизнь била ключом.
— Я не ты.
— Да, верно. Но я жил полной жизнью, хотя у меня не было столько друзей, как у тебя, и счастливой семьи. Знаешь, настоящий друг у меня появился только в семнадцать лет, когда в семинарии я встретил Тома Кардла.
— Как поживает отец Том? — спросила Ханна, но я отмахнулся — давай потом, сейчас разговор об Эйдане.
— Мне нужно в уборную. — Эйдан вскочил, словно его вот-вот вырвет, но выглядело это предлогом, чтобы закончить разговор.
— Ну что ж, иди, — сказал я.
В туалет он не пошел. Но отправился в сад, где набрал камней и одно за другим разнес все стекла в оранжерее Кристиана. Мы выскочили из дома, отец сгреб его в охапку, Эйдан визжал и брыкался. Я не понимал, почему вдруг его обуяло желание разрушать.
И это еще было ничего. Потом все долго катилось под откос, в результате Эйдан уехал на лондонские стройки. И похоже, напрочь исчез из моей жизни.
Я распрощался с Джонасом и по Графтон-стрит пошел к универмагу «Браун Томас», собираясь купить новые перчатки. По радио неустанно талдычили о финансовом кризисе, однако в середине дня улица кишела народом, шнырявшим по магазинам. Для режима строгой экономии было слишком людно. Перед «Бургер Кинг» два парня и девушка с гитарами исполняли старую песню Люка Келли; чуть дальше, у магазина мобильных телефонов, изрядная толпа внимала Моцарту во вдохновенной интерпретации струнного квартета. Возле «Брауна Томаса» на подставке застыл вызолоченный человек, устремивший взгляд в небытие, в шляпе у его ног лежало всего несколько монет. Эти живые скульптуры меня всегда смущали. Музыканты хоть предлагали свое искусство, и было скупердяйством не отблагодарить за него. А что предлагали эти истуканы? Мертвую неподвижность? С какой стати за это платить? И потом, где такая фигура обряжается в свой вычурный костюм, где золотит лицо и руки? Она что, в этаком виде едет в трамвае или автобусе? И если вдруг потрется о соседа-пассажира, тот тоже вызолотится?
У входа в универмаг стояла еще одна обряженная личность, но она только распахнула дверь передо мной и равнодушно буркнула «Добрый день, сэр», невзирая на мой пасторский воротничок. Я подметил, что нынче люди теряются в обращении к священнику, как будто слово «отче» их обескураживает и даже пугает. В магазине кое-кто на меня покосился, а от перегляда и ухмылок двух девиц в отделе косметики мне стало слегка не по себе.
Я уж сто лет не бывал в «Брауне Томасе». Теперь здесь сплошь стекло, белые лестницы, зеркала, А я помню его еще универмагом Швицера, куда мама водила нас с Ханной смотреть рождественскую витрину, и мы стояли в очереди, трепеща перед встречей с Санта-Клаусом в его темном гроте, обители эльфов. Сейчас в центре зала стояла манящая дива, держа флакон духов, точно гранату, из которой вот-вот выдернет чеку, а затем и впрямь оросила парфюмом покупателей, застигнутых врасплох.
— Как пройти в мужской отдел? — спросил я спешившую мимо продавщицу.
— Вниз по лестнице. — На ходу девица выставила палец в угол зала.
Проследовав указанным маршрутом, я вновь оказался в царстве стекла и зеркал, причудливо поделенном на секции одна в другой, точно русская матрешка. Ко мне повернулись головы нескольких молодых людей, занятых складыванием рубашек и джинсов. К одному я опасливо приблизился.
— Мне нужны перчатки, — сказал я.
— Чьи? — спросил продавец.
— Простите?
— Чьи перчатки? — повторил он.
Я тупо уставился на него:
— В данный момент — ваши. Вернее, магазинные. Но я хочу их купить. Чтобы они стали моими.
Продавец вздохнул, точно жизнь его была тяжким бременем.
— Хуго Босс? Кельвин Кляйн? Том Форд? Тед…
Похоже, он мог перечислять до вечера, и я его прервал:
— Просто хорошие черные перчатки. Без меховой подкладки. Не слишком дорогие. Фирма не имеет значения.
Продавец подвел меня к столу, на котором аккуратными рядами лежали перчатки с ценниками. Я сразу увидел пару именно таких, какие хотел.
— Пожалуй, эти. — Я примерил перчатку. Сидела как влитая. Я глянул на ценник. Двести двадцать евро. — Тут, наверное, ошибка, — сказал я, показывая бирку.
— Все верно. Вам повезло. Эта пара попала в распродажу.
Я рассмеялся:
— Вы шутите? В стране кризис, не слыхали?
— «Брауна Томаса» он не коснулся, сэр.
