поведения.

У меня оборвалось сердце, когда Кристиан мне позвонил и попросил поговорить с племянником. Эйдан мне нравился, мы с ним ладили, но вообще-то я не очень хорошо его знал. Только с возрастом я понял: я был скверным дядюшкой для своих племянников и это моя крупная жизненная неудача. Да, я всегда был к ним добр, да, я исправно поздравлял их с днем рождения (о чем не преминул напомнить Джонасу) и не забывал о рождественских гостинцах, но, положа руку на сердце, я отсутствовал в их жизни и не давал им повода меня любить. Несмотря на семь лет в семинарии, где меня окружала молодежь, и тридцать лет работы с подростками в Теренуре, мне всегда было трудно общаться с детьми Ханны, словно мешало то обстоятельство, что у сестры есть семья, а у меня нет. Гордиться мне нечем; я много раз говорил себе, что должен постараться и выстроить родственные отношения с Эйданом и Джонасом, но упустил драгоценное время, а вместе с ним и возможность таких отношений. И оттого просьба приструнить Эйдана, доставлявшего столько хлопот родителям, меня испугала.

— Я больше не могу говорить с ним, Одран, — пожаловался Кристиан. — Почти все время он обитает на своей собственной планете.

— В своем собственном мире, — поправил я. Зять мой давно жил в Дублине, но все еще мило путался в идиомах.

— Да, в собственном мире. Может, сторонний человек, дядюшка, сумеет его вразумить.

Я обещал попытаться, и вот через несколько дней мы втроем уселись в гостиной (Эйдан с явной неохотой), и я спросил племянника, не беспокоит ли его что-нибудь.

— Угроза мировой термоядерной войны, — мгновенно ответил Эйдан, и я рассмеялся, вспомнив, как сам нечто подобное говорил маме, выведывавшей мое настроение.

— А что еще? — спросил я. — Что-нибудь более личное.

— Разве этого мало? Все человечество может погибнуть.

— Перспектива безрадостная, — согласился я. — Но твой одноклассник в этом не виноват, правда? Как и твой учитель.

Эйдан пожал плечами и отвернулся. Затем попросил у матери шоколадку, но получил отказ — дескать, испортит аппетит перед ужином.

— Родители ужасно за тебя беспокоятся, — сказал я.

Эйдан фыркнул и покачал головой.

— Это правда, — упорствовал я.

— Так и есть, — хором сказали Ханна с Кристианом, а парень потянулся и во весь рот зевнул.

— Нехорошо, — упрекнул я. — Веди себя прилично, пожалуйста.

— Я устал, Оди, — сказал Эйдан. Оди. Никто никогда меня так не называл, кроме него. Когда он только учился говорить, никак не мог выговорить «Одран». У него получалось «Оди», и с тех пор он так меня и звал. Попробуй кто другой назвать меня «Оди», я бы его одернул, но у Эйдана это получалось обаятельно. Закрадывалась мысль, что он меня любит больше, чем выказывает.

— Ночью спишь хорошо? — спросил я.

— Он полуночничает, — вставила Ханна. — А потом не добудишься в школу. Ясное дело, днем он квелый.

— Как дела в школе? — Я проигнорировал реплику сестры. Возможно, разговор не клеился из-за родителей, но я считал себя не вправе просить их оставить нас вдвоем.

— Скукота, — ответил Эйдан.

— Вот, извольте! — всплеснул рукам Кристиан. — Ему все скукота. Ничто не интересно.

— А почему в школе скучно? — спросил я. — Ты же там вместе с друзьями.

— Плевать я на них хотел. Все они идиоты.

— А с кем ты играешь?

— Играю? — ухмыльнулся Эйдан.

— Да.

— Я ни с кем не играю.

А с Джонасом?

— Он кретин. И зануда.

— Видали? — Кристиан покачал головой. — Я не знаю, что с ним делать. Звал его летом на пару недель съездить к бабушке в Лиллехаммер — нет, не хочет.

— Там скукота, — сказал Эйдан. — Ты не представляешь, какая там скучища, Оди. Ты ж там не был.

— Вообще-то, был, — возразил я. — Ездил на свадьбу твоих родителей. Прекрасно провел время.

— А потом ездил?

— Нет, но…

— То-то и оно.