………………………………………………………………………………………………………………………………………..
— …Да, да, прошу без пошлостей, господин инженер! Я могу и прекратить.
— Что вы, сударыня, продолжайте. Крайне любопытно, что там далее. А я — молчу, молчу.
— Мерси… Так вoт! Слушая его арии, я, признаться уже только о том и думала и в конце концов распалила себя настолько, что уже готова была на все, решительно на все!
Поэтому представьте себе, каковы были мои чувства, когда он, получая от меня цветы после спектакля, вдруг нежно взял меня за руку! При этом он произнес на своем языке одно лишь слово, тогда еще не понятное мне, но, как мне чудилось, исполненное какого-то трепетного смысла.
Так оно и оказалось. Ибо слово это, — мне потом уже его перевели, — ибо слово это было: «Domani[50]».
Можете себе вообразить, чтo я испытывала весь следующий день!
…Ибо… «Позвольте, сударыня, сперва вручить вам это», — сказал он и протянул мне две сторублевых ассигнации.
Да зачем, зачем мне это? Я не такая!
«Не надо, сеньор Андалини! Я не возьму!»
Я сама распахнула его халат…
И тут я увидела…
Она сделала паузу, какую и в МОХТе, пожалуй, сочли бы чересчур затянутой.
— Что, что вы увидели?! — с нетерпением воскликнул Львовский.
— Не интригуйте, — взмолился Шумский.
— Каучук, — выдохнула она.
— Что? — спросил генерал. — Повторите, я недослышал.
— Каучук, ваше превосходительство. Это было у него искусно сделано из каучука! Он был… Он был…
— Неужто кастрат?! — догадался Шумский.
— Именно так, господин инженер! Он был кастрат.
— Но — зачем же он, в таком случае? — удивился генерал.
— Ах, он мне потом уже это объяснил, пока я с трудом отходила от своего разочарования. Его сказочная красота влекла к себе дам, они составляли основную часть его публики. Кабы они узнали об этом его секрете, они были бы разочарованы почти так же, как я, и, возможно, перестали бы посещать спектакли с его участием, у него сильно упали бы сборы. Посему он прицепил себе эту штуковину; мало того, он платил немалые деньги всяким хористкам и артисткам кордебалета, чтобы они распространяли слухи о его любвеобильности и о чрезвычайных физиологических достоинствах, что они исправно и делали. Того же всего лишь он хотел и от меня. Господи, лишь за этим, вы понимаете, лишь за этим он меня и… — Она чуть не плакала.
Остальные же, напротив, весьма развеселились. Последовали самые нескромные реплики. В общем, от недавнего дурного расположения не осталось и следа.
Фанты на завтрашнее пети-жё на сей раз раздавала Ми, за полной неспособностью Евгеньевой отойти от тех своих давних воспоминаний. Она утиралась платочком, видимо, заново и заново переживая те мгновения несостоявшейся любви.
Фант выпал профессору Финикуиди, немало озадаченному этим обстоятельством.
На том вечер, однако, увы, не закончился. Когда все уже собрались расходиться, в залу, вся в смятении, вбежала Дуня и проговорила:
— Там… Там, у себя в нумере… господин Кляпов… удавился…
…Несмотря на усилия всех дипломатов Европы, большая война, кажется, не за горами.
Что ж, остается надеяться, что сия война окончательно задушит революцию волною патриотизма.
…Тут и там раздается: «Боже, царя храни!», «Мы победим!», «Бей немчуру и австрияков!», «С нами Бог!»
Из провинции доходят слухи, что тамошние патриоты подвергают побоям и поруганию краснобаев-либералов всяческих мастей.
Многие из тех, кто не призван по мобилизации[51], добровольно записываются в армию.
…В случае начала войны нет никаких сомнений в нашей скорой и сокрушительной победе.
Россия выйдет из этой войны очищенной от скверны безверия и революций…
