вызывающий тон: — Как бы то ни было, но вы помните? Помните, что не имеете права разглашать? Как-никак, вы — око государево. Вы…

Я его перебил:

— А зачем вы третьего дня палкой меня по голове саданули?

— Я?! Да ни-ни!..

— Бросьте врать, Кокандов, — сказал я. — Палку, которой вы меня тогда треснули, я после осмотрел…

— Ах, да… — проговорил он. — Эта ваша чертова дактилоскопия.

— Именно. На ней ваши отпечатки пальцев. Могли ж и насмерть. А теперь я для вас, вишь, «око государево».

Он воскликнул:

— Нет! А так рассчитал, чтобы как раз — не на смерть… А что было делать? Заметил с лестницы, что вы просочились к Кляпову в нумер, стало быть, сейчас и обнаружите «адскую машину». Ну и пришлось…

— Кстати, — вклинился я, — зачем она тут, машина-то эта?

— Кляпов должен был отсюда, из «Парадиза», отправиться — якобы по приказу своей нимфы — в Москву и передать там эту штуку… ну, неважно кому, одной важной птице из бомбистов, с тем бы ее, эту птицу, и прихватили. А вы по неведению могли поднять шум и сорвать всю операцию. Вот я и поднялся со двора по пожарной лестнице в клозет этого нумера. Ну а дальше… Но я, право, право же, старался — чтобы без особого вреда для вашего здоровья!

Я махнул рукой:

— Ладно… Из всех ваших дел это, быть может, наиболее невинное. Что же касается несчастного Кляпова, то это подлость, натуральная подлость, уж не взыщите, иного слова не могу подобрать.

— Полагайте как вам вздумается, — с видом в какой-то мере даже homme d'honneur[44] отозвался он. Затем добавил: — Между прочим, покойный ротмистр Сипяга тоже был в курсе этой операции.

— Вы что, были с ним и прежде знакомы?

— О, да. Он был товарищем моего куратора. Здесь пребывал, однако, совсем по другому делу.

— По делу «Зигфрида»? — спросил я.

— Кого-с?.. — переспросил он. — С таковым не имел чести быть знакомым.

Судя по всему, хоть тут он не врал.

— В таком случае, быть может, догадываетесь, кто отравил Сипягу?

— Никак нет. Ни малейших подозрений… А вот что касается господина Васюкова-Ряжского…

Я напружинился:

— И — что?

— А то, что истинного Васюкова покойного я лично знал, потому после рассказа Ряжского сразу понял, что это — лже- Васюков.

— Ну а истинного Васюкова откуда знали?

— Да он был… как бы это сказать… из нашей братии.

— Из провокаторов, что ли?

— Ах, называйте как хотите. Мы с ним по одному делу на пaру работали. Он сим весьма и весьма тяготился, впрямь хотел покончить с собой, зачем и связался с этой самой Клеопатрой. Он мне перед своей кончиной об этой Клеопатре кое-что рассказал. Отсюда у меня теперь некоторые догадки… Кстати, сей Васюков вовсе не покончил с собой, как вы изволили говорить; это свои его прихлопнули.

Я уж запутался, кто для него свои, кто чужие, и спросил:

— Кого вы имеете в виду?

— Ах, да… Ну, понятно, члены «Боевой дружины» — видно, утечка произошла, что он с Охранкой сотрудничает, у них с таким братом короток разговор.

— Ладно, — сказал я, нисколько теперь уже не кручинясь о судьбе подлинного Васюкова, — но вы несколько отвлеклись. Вы говорили, что у вас насчет Клеопатры некоторые догадки. Слушаю.

Теперь его лицо приобрело хитроватое выражение.

— А вот это — дудки-с, — ухмыльнулся он.

— Отчего ж так?

— Да оттого!.. Вам, вижу, страсть как хочется узнать, кто прикончил этого Ряжского. Коль я вам скажу, вы утратите ко мне всяческий интерес, а я хочу живым дожить, пока завал не разгребут. Вы же не желаете, чтобы я тайну унес с собой в могилу, вот поэтому и будете до поры до времени мне защитой от всяких здешних дамочек с пистолетиками.