его положения, порою случалось) сексот имел инструкцию: в целях конспирации ни в коем случае не ссылаться на Охранное отделение, а потребовать к себе лично губернского прокурора, не менее, и сообщить лишь свой нумер. Впрочем, одного нумера было мало, его можно было и придумать, оттого, помимо нумера, он должен был сообщить и свой агентурный псевдоним.

Собственно, моя записная книжица не представляла большой секретности. Попадись она в руки человеку несведущему, тот бы не понял, что за это за словечки, стоящие после идущих в разнобой нумеров, скорее всего решил бы, что это клички лошадей, а книжица принадлежит любителю бегов. В действительности, словечки эти были псевдонимами, которые и губернскому прокурору ничего не говорили, если он не сталкивался лично с носителем этого псевдонима.

По мере разоблачения провокаторов приходили инструкции — позабыть тот или иной нумер. Был человек, теперь нету; а кто это был — ищи-свищи. Так, у меня был тщательно вымаран псевдоним, принадлежавший скандально разоблаченному несколько лет назад Азефу.

Как я уже говорил, не вымаранных оставалось не столь уж много — какой-то «Икс», какой-то «Фикус», какая-то «Муха»[43], — те же, в общем, что и в блокноте у Сипяги; еще несколько весьма странных и порой затейливых кличек.

Итак, 217-й. Вот он.

— Ваш псевдоним? — сухо спросил я.

— «Марго», — отозвался Кокандов.

В точности так: 217-му нумеру соответствовал именно этот псевдоним.

— Ну, убедились? — с некоторым даже торжеством спросил он.

Я его торжества не разделял; вообще должен сказать, что отношусь к субъектам этого сорта с изрядной долей брезгливости. Не сдержавшись, спросил:

— Как же вы дошли до жизни такой?

Ответ получил весьма распространенный среди подобного рода публики:

— Не всем же быть чистенькими, вроде вас. — Потом циничная улыбка все же сошла с его лица, и он вздохнул: — Выхода иного, поверьте, не было. Когда меня в девятьсот седьмом году взяли, мне всенепременно пеньковый галстук грозил, а жить, знаете ли, хотелось, вот я согласие-то и дал.

Да, мне был известен такой способ вербовки — под угрозой петли.

— Но с господином Кляповым, — спросил я, — зачем же с ним — так жестоко?

— То, поверьте, была отнюдь не моя идея, — поспешил ответить он, — то была идея моего куратора… Уж простите, не стану его называть… Очень удобен был этот Кляпов, готовый на все ради предмета своей нездоровой любви. Она, его нимфа, там, на каторге, и ведать не ведала, чтo делается от ее имени… Иногда, видите ли, надо поймать кого-то непременно с поличным; а мои коллеги-революционисты весьма искушены в своем деле, чтобы не попасться. Вот моему куратору и пришла мысль: подсовывать им какие-либо компрометирующие предметы… ну, там…

— «Адскую машину», — подсказал я.

— Ну да. К примеру. А уже с этим их берут… Но, сами понимаете, я этого делать не мог, меня бы тотчас же заподозрили, а полубезумный господин Кляпов в этом смысле — истинная находка. Более десяти человек, отпетых бомбистов, было отправлено прямиком на виселицу после этих…

— Провокаций, — вставил я.

Он предпочел более нейтральное:

— После этих… действий. Между прочем, если б не это, он, — узнай он прежде о ее гибели, — он бы небось уже удавился. (Иди в ту минуту знай, сколь этот подлец близок к истине!)

— Можно сказать, вы с вашим куратором его даже облагодетельствовали! — с сарказмом произнес я.

— В какой-то мере можно сказать и так, — с некоторым вызовом сказал он. И прибавил: — Увы, теперь он совершенно бесполезен, после того, как узнал…

Слушая эти циничные откровения, я все отчетливее осознавал, что империя наша превратилась местами в гангренозную ткань, кою не скрепишь никакими хирургическими нитками. Даже возможная победоносная (что сомнительно) война и якобы сопутствующий ей всплеск патриотизма, на что уповают в некоторых кругах, не сильно отсрочит окончательную гибель гниющего организма. Господа социалисты полагают, что вслед за тем некое Царство Счастия; я же в этом сильно сомневался, так как подозревал, что к штурвалу этого их Царства первыми прорвутся именно такие вот «Марго», ибо они ушлы и вечны. А уж дальше, как высказывался Достоевский: «Смотри в Апокалипсисе».

Спросил:

— Вы с вашим куратором смотрите на живых людей исключительно с точки зрения их полезности для ваших… — (Не удержался.) — Ваших подлостей?

Наконец он озлился:

— Только не надо, ради Бога, этих ваших жалких слов! Этот ваш Кляпов — в сущности, растлитель несовершеннолетней, пускай уже и прежде растленной! Да он, при его нервах, и так и сяк не жилец. А тут — именно что польза с него хоть какая-никакая!.. — Сразу, впрочем, сбавил свой