— А что эти духи могут нам сделать?

— Могут отнять вас у меня с папой.

— Это как?

— Если с тобой может случиться какая-то беда, то они сделают так, чтобы она случилась. И твоё назначение изменится. А я этого не хочу.

— Понятно, — буркнул Артём и пожал плечами, показывая, что на самом деле ничего не понял.

На небе зрели белые гнойнички облаков.

Отчего-то этот край казался болезненным, затаённым. Идти было несложно, но все молчали, чувствуя древнюю, утомляющую тяжесть. Вдыхали её вместе с воздухом, глотали вместе с водой лесных ручейков. Хотелось скорее выбраться отсюда — куда угодно, хоть назад, на болотистую низменность.

Начался подъём, поначалу — пологий, затем — резкий. На крутых участках путники подтягивались от одной берёзы к другой, на коленях карабкались по голым обсевкам, хватались за корни и кусты. Шли перебежками — взобравшись на несколько шагов, останавливались, отдыхали.

Подъём сгладился, перелесок закончился, и березняк теперь встречался лишь редкими островками. Идти стало легче.

Из чёрной гальки торчали цветущие уродцы — горноколосники. Будто вытянутые бородавки со множеством волосков и наростов. Их зеленоватый, почти неразличимый стержень был покрыт розовыми волдырями бутончиков. Раскрываясь в пять лепестков, они показывали мягкую гниловатую сердцевину и слабенькие ресницы.

Когда исчез последний горноколосник, начался горный луг разноцветья, и тягучее, томительное чувство отступило. Все разом заговорили, стали что- то обсуждать, шутить. Ни Переваловы, ни Тюрин не смогли бы как-то объяснить испытанную тяжесть. Разве что профессор сказал бы что-то о магнитных полях и рудных залежах под землёй.

Луговая долина постепенно сужалась. Её теснее обступали скальные щёки.

Экспедиция шла вдоль русла горной речушки — мелкой, но шумной, задорно плескавшейся на торчащих со дна камнях. Заночевали на её берегу, а с утра продолжили путь.

Лощина углубилась, перешла в узкий извитый каньон. Беглецы вынуждены были идти по нему, других ответвлений не предвиделось. Артём понимал, что, застряв между скальных прижимов[37], они окажутся в тупике, нужно будет возвращаться к луговой долине, оттуда — штурмовать очередной перевал, не такой высокий, но весь заваленный курумами и уводящий в горные лабиринты гольцов.

Юноша всё чаще поглядывал наверх, на вершины скальных щёк[38]. У самого обрыва виднелись деревья. Там была жизнь, шумела тайга: качались кроны, цвели колокольчики и борщевик, гнулись тяжёлые от ягод ветки смородины, ветки дикой жимолости, в безлюдье пробегали животные. Здесь же, в расщелине, всё было мертвенным. На обрыве висели сушины, будто нарочно сброшенные сюда на погребение, — зацепились ветками за кусты, упёрлись в каменные террасы, так и висят уже много лет. Между камней береговой полосы всё было усыпано снулым мусором таёжной жизни: кусками коры, пожухлым валежником, берёстой, комками дёрна.

Каньон до того стеснился, что тут бы даже не нашлось нормального места для бивака. Пахло древесной прелью, раскисшими грибами и старыми листьями. Солнце заглядывало сюда лишь в полуденные часы, так что в ущелье ничто не просыхало — медленно гнило. Только сама речка журчала весело, по-летнему радостно гомонила на порогах, обещала, что вскоре теснина закончится, выведет в прежнее раздолье. Речному грохоту было не подняться до таёжных просторов наверху, и он весь бился тут, на дне, от одной стенки к другой, усиливал себя своим эхом.

Реку уже дважды перегораживало высокое вспененное бучило[39]. Сергей Николаевич поглядывал на Джамбула, подозревал, что проводник в любой момент остановит экспедицию и предложит вернуться по каньону в поисках другого пути. Он даже подготовил слова, которыми выскажет монголу своё возмущением тем, что тот первым делом не послал в разведку собственную дочь, но скалы неожиданно расступились. Каньон расширился. Его стены помельчали, осели земляными насыпями, потом вовсе перешли в невысокие яры. К вечеру экспедиция оказалась в глухом хвойном лесу.

Прошли давно остывший курунг[40] и выбрались на галечное плато, чуть возвышавшееся над тайгой и позволявшее оглядеть стоявшие невдалеке сопки — совсем как те, что были изображены на рисунке Дёмина.

Артём и Солонго приостановились возле звериного назёма[41].

— Это чей?

— Лосиный. Свежий, — промолвила девушка и пошла дальше в поисках ручья. Нужно было для ужина набрать воду в берёстовые котелки.

Витиеватые полосы стланика делили плато на множество мелких прогалин. Тут всё было усыпано галькой. Под ботинками хрустел сухой валежник.

Здесь в самом деле жили лоси, однако сейчас хозяев не было дома. Настоящая община сохатых семей. Кедровый лабиринт образовал множество отдельных комнат, залов, коридоров. Прогуливаясь по гостиной, можно было заглянуть в смежные помещения. Там, в тесном закустье, неизменно попадались лежанки и свалы назёма: чёрным лежал свежий, а выцветшим и коричневым — старый.

Никого из здешних жителей путники не увидели. Лишь бурундуки, выставляя полосатые спины, пробегали по осиновым колодам. И всё же Джамбул