да набросится на невольного видока. Потом пришло осознание, что глупо так-то сидеть и дожидаться, когда тебя убьют. А как же иначе. Душегуб с легкостью расправился с троими, и эта сцена до сих пор стояла у мальчишки перед глазами.
Нервно сглотнув, Степка сначала попятился, потом развернулся и побежал настолько быстро, насколько вообще был способен. В голове не было никаких мыслей. Даже картина расправы над дружинниками и князем уже исчезла. Зато яркими красками заиграла другая. Душегуб поймал видока и со страшным оскалом резал ему горло.
– Ай!!! – От внезапности сердце Степки тут же ухнуло в пятки.
– Ты чего, малец? – Любимов едва устоял на ногах.
Вообще-то он был редким гостем в Запсковской стороне. Но так уж случилось, что нужно навестить больного купца. Мужчина солидный и ложиться в госпиталь наотрез отказался. Лекарям же при госпитале не возбранялось иметь побочный приработок.
Подумаешь, его переманили из Крыма большим жалованьем и возможностью продолжить научную работу в лаборатории и под руководством Рудакова. Копейка лишней никогда не будет. Как и практика. Лекарское дело требует постоянного совершенствования и все новых пациентов. А то где же еще можно набраться опыта? Из книг? Вот уж ничуть не бывало. Никакие книги не заменят личных примеров.
– Я… Дяденька… – испуганно затянул мальчик.
– А ну-ка, стой. Да стой, тебе говорю. На тебе лица нет. Что стряслось, паренек?
Сам не зная отчего, но Сергей вдруг решил, что это очень важно, и поспешил сменить тактику. Что тут же принесло свои плоды. Нервно сглатывая и постоянно прерываясь, малец заговорил скороговоркой, впрочем, получалось у него откровенно слабо, и потому он потратил не меньше минуты, прежде чем сумел хоть что-то пояснить:
– Там это… Я на рыбалку… Тятька сапоги тачать, а мамка рыбки, значит… Я удочку – и по стежке… Всегда там хожу… А там этот… Ну, тот, который на постоялом дворе и на торжке… А князь, он по тропе, значит, к гостевым рядам… А тот… Ну тот, что у постоялого…
– Тихо, мальчик. Тихо. Что случилось? – вдруг почувствовав тревогу, пытал парнишку Любимов под взорами останавливающихся прохожих.
– Он, значит, сначала ножами дружинников, а потом и князя. Р-раз, и все, – наконец выдал малец.
Впрочем, Сергей Пантелеевич его уже не слушал. О тропе, выходящей к гостевым рядам, да еще и в направлении, указанном Степкой, знали все. Поэтому, едва осознав, что случилось страшное, лекарь сорвался с места и побежал за каменное строение. Несколько человек поспешили за ним. Князь в Пскове только один. И он всегда был всеми любим. А уж после сражения на Бобровне так и подавно.
Иван наблюдал за Лизой, ну, той, что великая княгиня, и никак не мог разобраться в чувствах, обуревавших его. Молодая женщина держалась стойко и переживала удар так, как и положено представительнице дворянского сословия и рода Рюриковичей в частности. И тем не менее было совершенно очевидно, что ее настигло самое настоящее и неприкрытое горе. И вот осознание этого самого горя не давало Ивану покоя.
Что он ощутил, узнав о гибели князя? Досаду, злость и даже ярость. Вот попадись ему сейчас под горячую руку политические противники, порвал бы, как Тузик грелку. Причем без разбора. Он попытался помешать этому. Но максимум, чего удалось добиться, – что князь стал всюду ходить с парой дружинников. Да и то уступив уговорам Елизаветы.
Но было еще одно чувство. Ревность. Да-да, самая что ни на есть банальная ревность. Он все понимал. У Лизы горе, погиб отец ее детей. Пусть начавший расти живот под сарафаном пока не заметен, Иван знал о том, что она в тяжести. Однако поделать с собой ничего не мог и ревновал к покойнику.
А еще испытывал… Облегчение и едва ли не радость от того, что великая княгиня теперь свободна. Как, когда она угнездилась в его сознании? Ответа на эти вопросы он не знал. Но только сейчас вдруг осознал, что уже год у него не было ни одной женщины. Вроде и не монах, а поди ж ты, сподобился. Прямо как в той поговорке: «Воровать – так миллион, любить – так королеву».
– Прискакал? – окинув его хмурым взглядом, задал риторический вопрос боярин Пятницкий.
Новый соратник Ивана произнес это без намека на осуждение. Но случай такой, что радоваться особо нечему. Ефим Ильич прекрасно понимал, по кому именно нанесли удар. В народе уже гуляет сплетня об обиженном боярине Карпове, в гордыне своей подославшем к князю целый десяток своих лешаков. Была версия и о двух десятках. А то как же! Всем ведомо, сколь храбрым и умелым воином был князь Иван Бобровнинский! Такого одним десятком даже избранных воинов карповской дружины не возьмешь!
– И ты винишь меня, Ефим Ильич? – тихо поинтересовался Иван, стараясь не привлекать к себе внимания.
Они находились в соборе на отпевании князя, после чего его останки отправят в Москву, где похоронят в родовой усыпальнице. Кстати, мысль о том, что Елизавета будет сопровождать тело супруга, в очередной раз кольнула грудь острой иглой.
– Виню. Но, в отличие от остальных, в том, что не уберег, – подтвердил боярин Пятницкий.
– Нельзя уберечь того, кто сам беречься не хочет. Мой Кузьма приставлял к нему парочку парней, чтобы сторонкой ходили. Так князюшка, царствие ему небесное, как заприметил, так сразу и в крик.
– Значит, умнее нужно быть. Изворотливее.
– И без того верчусь, как угорь на сковороде. Где мне на всех изворотливости набраться.
