автоматически, словно сама по себе тянется к поясу, пальцы скользят по подолу рубашки. Я ощущаю под одеждой холодную тяжесть оружия. Отец его не видит. Пока не видит.

– Так не должно было быть! – стонет он, стоя на коленях и раскачиваясь взад-вперед. – Его должны были подержать в тюрьме, пока все не рассосется, и освободить где-нибудь подальше от Центра.

– Ах, значит, ты хотел сломать ему жизнь, отправить куда-нибудь во внешние круги, где люди голодают? Конечно, лучше, чем казнь, но ненамного. – Я медленно качаю головой. – Ты всегда был ужасным отцом. Даже для того, которого любил. Ты нанес ему рану, когда он был еще во чреве матери, а теперь заканчиваешь начатое, добиваешь.

Он смотрит на меня потрясенно.

– Ты знала?

– Недавно узнала. Мама успела сказать перед тем, как зеленорубашечники ее застрелили. – Голос мой звучит ровно и холодно. Вроде как это уже и не мой голос. Отец вздрагивает, съеживается, словно сморщивается даже изнутри.

– Что мне делать? – Он беспомощно вздымает руки. В них нет никакой силы. И делать ему нечего, кроме как…

Я вытаскиваю из-под пояса пистолет и целюсь ему в голову.

Жду, что он закричит, разрыдается, будет умолять, на коленях ползать. Но он просто поднимает на меня взгляд, не говоря ни слова.

Взмолись он, я бы его пристрелила. Но поднять руку на этого сломленного человека, смиренно ожидающего конца…

Взгляд мой так безраздельно прикован к отцу, что Ларк, внезапно возникшая за его спиной, кажется мне просто тенью. В руках у нее тяжелая лампа, та, что маме никогда не нравилась, но мы ее не выбрасывали, потому что она досталась нам от ее матери.

Захрипев от напряжения, Ларк сильно бьет отца в висок. Он без сознания валится на кафельный пол.

– Почему ты не дала мне застрелить его? – спрашиваю я. Ларк пока не догадывается, что я уже взяла себя в руки.

– Нынче вечером тебе нужна ясная голова, – говорит она, весело подмигивая, что заставляет меня вспомнить Лэчлэна. – Неужели ты думаешь, что сохранишь ее, если прикончишь собственного отца?

Она права, конечно. Она понимает меня.

– Пошли, – говорю я и веду ее к выходу.

Снаружи, в тени искусственных пальм, высаженных неподалеку от входной двери, стоит Лэчлэн.

– Ты где был? – неприветливо бросаю я, заглушая его вопрос:

– Ты почему меня не дождалась?

Тут мы оба замечаем, что я все еще сжимаю в руке пистолет. Мне приходит в голову, что я даже не знаю, заряжен он или дан мне просто так, кого- нибудь попугать. Стиснув зубы, засовываю его обратно за пояс.

– Можно хоть узнать, что здесь произошло? – спрашивает Лэчлэн.

Я отрицательно качаю головой.

– А можно хоть узнать, почему ты не появился в назначенном месте? – спрашиваю я в свою очередь.

– Вряд ли. – Он криво усмехается. – Так, повоевать немного пришлось.

– Мне тоже, – сдержанно говорю я.

Он провожает глазами пистолет.

– Других преступлений не было?

– Нет, – говорю я и, запнувшись на секунду, добавляю: – Даже убить этого человека значило бы совершить преступление.

– Не ожесточайся, Рауэн, – шепчет он, мягко касаясь моей ладони кончиками пальцев. – Если мир требует жестокости… обратись ко мне. Я – человек конченый.

– Нет, – говорю я, увидев, какой маршрут выбрала Ларк, чтобы проникнуть в Центр. Чувствую, как внутри у меня все переворачивается. – Ни за что. Даже ради Эша я не пойду на это.

– Не верю, – говорит Ларк.

– Голове моей и сердцу можешь не верить, а носу и кишкам – вполне. – Я сжимаю губы (жаль, что то же самое, не слишком привлекая к себе внимание, нельзя сделать с носом) и стоически вглядываюсь в гигантский подземный резервуар, всасывающий в себя, кажется, все отходы Эдема.

Мы находимся под землей, добравшись сюда по трубам, по которым текут сточные воды Эдема. Сначала это были серые, по определению Ларк, воды – те, что используются для душа, мытья посуды, чистки зубов. Особо чистыми их не назовешь, но и отвращения они не вызывают. Но потом начинается все то, что попадает сюда из туалетов в домах внутреннего круга.

– Что ж, такова жизнь, – философски замечает Ларк. – Особенно когда живешь кучно. Богачи, бедняки – вонь от испражнений у всех одинакова.

Лэчлэн в преддверии перехода на эту территорию выглядит так же спокойно, как стараюсь выглядеть и я, но сразу же, в своем обычном ироническом