укрывавшие все, что я знала и любила, клянусь, именно сердце у меня и болит. Грудь разрывается от боли, почти физической.

Дом.

На самом-то деле без мамы и Эша это не более чем пустая скорлупа. И все же это моя скорлупа.

– Дай мне минут десять, – поворачиваюсь я к Ларк. – От силы пятнадцать. Если повезет, его не окажется дома. Раньше он всегда работал допоздна, но как сейчас – не знаю. Я впущу тебя через входную дверь.

– А что, если окажется? – спрашивает Ларк.

– Тогда не знаю.

– А я знаю, – говорит Ларк, и я поражаюсь звучащей в ее голосе ярости. – Его следует наказать за то, что он сотворил с Эшем… и с тобой.

Отец, ненавидящий меня, выдавший Центру собственного сына, заслуживает наказания. Если бы Лэчлэн, такой решительный и отважный, исполненный такой неукротимой силы, которая угадывается за его непринужденными с виду манерами, если бы он был здесь, то с готовностью вынес бы приговор. Но способна ли на это Ларк? Или я?

Получается, мне даже хотелось, чтобы его не было дома. Не потому, что я не выдержала бы вида того, как Ларк превращает его физиономию в кровавое месиво, но… потому, что как раз выдержала бы. И даже получила бы удовольствие. Это пугает меня. В кого я превращаюсь?

– Ладно, дома он или нет, войти я могу так, что никто не услышит. Я всю жизнь это проделывала. Потом я открою тебе дверь, и мы отыщем его пропуск. С ним мы сможем беспрепятственно передвигаться повсюду внутри Центра.

Когда я цепляюсь пальцами за первый же выступ, в груди вновь вспыхивает сильная боль, но я делаю глубокий вдох – превращающийся во вздох, – и начинаю подъем. Я чувствую на себе взгляд Ларк, но не решаюсь посмотреть вниз. Я едва держусь, чтобы не сорваться. В буквальном смысле.

Внешняя сторона стены со всеми ее шероховатостями не так плотно укоренена в моей памяти, в кончиках пальцев, как внутренняя. И все же это тоже часть моей жизни, с нею связаны лучшие ее моменты, она отдает горькой сладостью моих тайных ночных свиданий с Ларк. Особенно если иметь в виду последствия нашего знакомства. Каждое прикосновение к каждому новому выступу в стене словно порождает новую вспышку памяти. Ларк, показывающая мне с крыши своего старого дома звездное небо. Поцелуй Ларк.

Быть может, это наше последнее свидание. В новом обличье я буду полностью поглощена своим делом. Наверное, оно и к лучшему. Я не могу смотреть на нее, не думая о том, что ее безрассудная доверчивость стоила жизни моей матери, а в конечном итоге и смертного приговора Эшу. Да, она этого не хотела, это рвет ей душу почти так же сильно, как и мне. И все же лучше, чтобы наши дороги разошлись.

По крайней мере, у меня останется Лэчлэн, он поможет мне справиться со своей миссией.

Не плачь, твердо говорю я себе. Все слезы уже выплаканы. Настало время силы.

Мои ноги касаются мшистой поверхности двора, и я мгновенно вновь ощущаю себя в клетке. Допустим, я никогда не выбиралась из этой семейной тюрьмы. Что изменилось бы? Нашла ли я путь к счастью? Я с трудом шагаю по весеннему мху, за которым мама ухаживала с такой любовью. Ни одна соленая слезинка не выкатывается у меня из глаз. Да, конечно, тяжесть в них ощущается, и влажность тоже, но это просто последствия операции.

Я вхожу в дом. Ничего тут не изменилось, словно я никуда и не уходила отсюда. Я вроде как смутно ожидала, что тут врeзали новые замки, целый полк зеленорубашечников внутри разместили. По меньшей мере, следы обыска увидеть предполагала. Разбитые безделушки, перевернутые стулья. Немытую посуду, брошенную на кухне в момент то ли отчаяния, то ли просто отключки. Слой пыли.

Но все на месте. Как если бы здесь по-прежнему была мама, столь замечательно повелевавшая нашей семьей.

Я брожу по тихому дому, прикасаюсь к вещам, вдыхаю запах дивана с маминой стороны, там, где покоился конский хвост ее волос, когда она устало садилась отдохнуть после долгого рабочего дня. И вслушиваюсь – дома ли отец? Но все тихо.

Я осторожно подхожу к родительской спальне. Вот тут, наконец, различимы некие признаки беспорядка. Разбросано постельное белье. Он что, преследуемый чувством вины, забыл застелить кровать? Или просто не знает, как это делается, ведь обычно этим мама занималась? Или не может спать в супружеской постели после ее смерти? Не знаю, но, по крайней мере, в доме хоть что-то изменилось.

Не будь он сделан из камня, право, я с наслаждением сожгла бы его до основания.

Спальня пуста, остальные комнаты тоже. Отца дома нет. Может, на работе, может, строит планы, как еще с кем-нибудь расправиться. А может, если только хоть капелька совести осталась, пьет и собирается с силами, чтобы прыгнуть с крыши самого высокого здания в Эдеме? На душе становится горько, жжет ненависть, и бороться с ней я не в силах.

Я впускаю в дом Ларк.

– Мы одни, – говорю я и веду ее в отцовский кабинет. Мы ищем его пропуск. Остается надеяться лишь, что он не на работе допоздна засиделся, а пребывает где-нибудь еще. Потому что если на работе, то пропуск при нем. И тогда совершенно непонятно, что делать. А ведь могут понадобиться и еще какие-нибудь коды, без которых в Центр не проникнешь. Лэчлэну все это должно быть известно досконально, а вот в себе я совершенно не уверена. Где же Лэчлэн?

Я начинаю копаться в отцовских бумагах.