– Хирургический центр расположен в угловом помещении салона модификаций, который называют Серпантином.

Я понимаю, о чем идет речь. Это место, где люди, считающие, что им следовало бы родиться животными, обзаводятся шкурами, когтями и рогами.

– Это в предпоследнем круге, в восточном крыле оранжевого здания, почти такого же цвета, что твоя туника. Оно обнесено электрической проволокой, но с трех до четырех утра в третьем отсеке слева в юго-восточном углу ток отключают. Перелезешь через забор, пойдешь к задней двери и дважды постучишься сверху, потом три раза снизу, негромко. Запомнишь?

– Да, – шепчу я в рукав, прикрывающий мне рот.

– И что бы ни случилось, держи рюкзак под рукой. С ним ничего не должно случиться.

Минуту… с ним ничего не должно случиться? Не со мной?

– Ш-ш, – останавливает она меня. – Там для тебя кое-что имеется. То, что… Пригнись! Они идут сюда. С оружием в руках. – Она ловит ртом воздух. – Неужели настоящее?

Слишком поздно спрашивать, что она имеет в виду, но меня осеняет ужасная мысль, что я и без того знаю ответ. Все зеленорубашечники вооружены пистолетами, поражающими электрическим зарядом, помещенным в плазму. Да, обычно их так и называют – пистолеты. Насколько знаю, до Гибели Природы имелось более смертоносное оружие, также именовавшееся пистолетом, из которого вылетали металлические пули, пробивавшие человеческое тело. В Эдеме они запрещены законом. Неужели мама имеет в виду?..

Я стараюсь не шевелиться, но понимаю, что, если зеленорубашечники сунут голову внутрь, прерывистое дыхание сразу выдаст мое присутствие. При всем желании у меня не получается дышать так, как во сне. Я изо всех сил вслушиваюсь в происходящее.

– Выйдите из машины, мэм, – хрипло рычит один из зеленорубашечников.

По маминому голосу можно почувствовать, что она улыбается, и я про себя аплодирую ее хладнокровию.

– Я тут по делам Центра, – говорит она, наверняка поворачиваясь к нему, чтобы легче было сканировать глаза. – Вместе с помощницей мы подбирали во внешних кругах кое-какой архивный материал, и вот вроде с пути сбились. Мы хоть куда едем-то сейчас – внутрь, вовне?

На вопрос он не отвечает, просто повторяет:

– Выйдите из машины.

Мамин голос слегка твердеет.

– Повторяю, я здесь по делам Центра. И у меня очень важные документы, которые необходимо…

– Выходите, – лаконично командует он. – Немедленно.

Я улавливаю, что в голосе ее начинает звучать страх, но он-то слышит только злость.

– Мой муж – доктор…

Я слышу скрежет открывающейся двери.

– Эй, что это вы себе позволяете? – пронзительно вскрикивает она. – Да вы знаете, кто я? Вы мешаете работе Центра.

– Тихо! – обрывает ее зеленорубашечник. – У меня есть приказ осматривать каждый автомобиль, зарегистрированный во внутренних кругах, без исключения. Пусть ваша помощница выйдет, я ее сканирую, и можете ехать.

– Она… она спит. Я вынуждена была просить ее отработать двойную смену. Не будите ее, пожалуйста. – Сейчас она жалобно лепечет, и всем своим существом я рвусь к ней на помощь. Но веду себя, как велено: полулежу, беспомощная, свернувшись калачиком, как плод в чреве, и не шевелюсь, даже когда слышу:

– Не прикасайтесь ко мне! – и затем крик боли.

Я не двигаюсь с места; так велела мама, а я верю, что она меня защитит, продолжаю верить, даже когда слышу, как кто-то дергает дверную ручку машины с моей стороны. Мгновение спустя я слегка валюсь на бок – это открывается дверь, к которой я прислоняюсь. Испуганный возглас я заставляю звучать как сонное бормотание и не открываю глаз. Слышится скрип поспешных шагов.

– Оставьте ее в покое! Это моя помощница, она ездит по моему пропуску! Вы не имеете права!

Но я чувствую под мышками чьи-то руки, меня стараются вытащить из машины. Мне хочется сопротивляться, ударить, лягнуть, бежать, кричать, но вместо всего этого у меня получается только одно: еще теснее свернуться и сильнее зажмурить глаза. Ненавижу ощущать себя беспомощной. Но мама велела…

Я тщетно всматриваюсь в темноту, глазам требуется какое-то время, чтобы привыкнуть к ней. Смутно очерчиваются две фигуры: одна стоит, другая валяется на земле. Когда зрение проясняется, вижу: стоит, тяжело дыша, мама, в руке у нее ручной сканер зеленорубашечника. И это он беспомощно лежит у ее ног, негромко постанывая. На виске у него кровь… и на сканере тоже.

Мне приходилось при падении разбивать в кровь колени, раздирать пальцы, влезая на дерево или стену. Но никогда еще я не видела, чтобы кровь текла от удара. Я застываю, пусть даже передо мною враг.

От пропускного пункта доносятся крики. К нам несутся еще трое или четверо зеленорубашечников, хотя за мамой я их едва различаю. Плечи у нее развернуты. Весь облик выдает невероятную решимость.