Ничего. Так что я просто застываю на месте и холодно, хоть и дрожащим голосом, говорю:

– Уже ухожу.

Он кивает, глядя куда-то в пол. Я хочу прочитать в его взгляде хоть что-то – сожаление, злость, – но уловить ничего не могу. Как обычно, кажется, что он просто чего-то ждет. Все эти шестнадцать лет ждет, чтобы я избавила его от своего присутствия, и вот сейчас, стоит только выдержать еще совсем немного, его самое больше желание осуществится.

– Ну что же, папа, – с трудом произношу я. – Всего доброго.

Я жду. Ничего – лишь складка между нахмуренными бровями становится еще глубже.

Остается лишь закрыть за собой дверь. Расставание с ним – единственное, что по-настоящему радует во всей этой мерзкой истории.

Удивительное ощущение испытываешь, выходя на улицу как обычный человек, через парадную дверь, Мама смотрит на меня так, словно ждет, насколько я буду потрясена, впервые в жизни оказавшись за стенами дома, так что я изо всех сил стараюсь выглядеть потрясенной и таращу глаза на все, что, по ее соображениям, должно показаться мне совершенно незнакомым.

Она ведет меня к небольшому арочному строению, где стоит наш автомобильчик. Мне приходилось читать, что до Гибели Природы машины выглядели как гигантские монстры, с неимоверным аппетитом пожирающие допотопное топливо. На самом деле они жгли бензин и действовали при помощи двигателя внутреннего сгорания. Это были дикие страшилища, миллиардами колесившие по миру, словно неисчислимые безостановочные орды – порождение некой разрушительной силы.

Мы по-прежнему употребляем слово «машина», хотя те единицы, что еще остались в Эдеме (почти исключительно во внутренних кругах), совершенно не похожи на своих тезок. Наш работающий на воде автомобиль представляет собой удлиненное яйцо темно-алого цвета со скорлупой настолько тонкой, что внешний мир видится в розовой дымке. Он напоминает мне очки Ларк.

Мы удобно устраиваемся внутри «яйца», и мама переводит его на ручное управление. Обычно ты просто говоришь, куда ехать, закрываешь глаза и слушаешь музыку, покуда тебя не довезут до места. Подобно ботам, шныряющим по городу, машины в Эдеме застрахованы от дорожных аварий и, как правило, действуют в автоматическом режиме. Ручным управлением пользуются единицы. Но мама, разумеется, не хочет раскрывать нужный нам адрес.

Все это надо запомнить, думаю я, глядя на мелькающие снаружи картинки, пейзаж, который после двух проведенных в городе ночей кажется почти родным. Постепенно до меня доходит, насколько все это серьезно. Не то чтобы наступил конец всему, что я знаю. Но угроза вдруг предстает во всей своей реальности. Раньше, когда я удирала из дома, было, конечно, страшно, но всегда чувствовалось какое-то возбуждение, как, например, при лазерной охоте вместе с Ларк. Бегство – вызов, возвращение домой – приключение, а приобретенный опыт – победа.

Но сейчас-то уже не я охочусь, кто-то явно охотится за мной. Такова новая реальность.

Я поворачиваюсь к маме и накрываю ее ладонь, предоставляя ей управляться с машиной одной рукой. Она бросает на меня быстрый любящий взгляд, потом вновь сосредотачивается на дороге. Время – около трех утра, улицы совершенно пустынны. Даже боты-уборщики, и те перезаряжаются. И все же надо соблюдать осторожность. Авария означала бы настоящую катастрофу.

– Выбрались наконец, – говорит мама и, сворачивая на одну из радиально разбегающихся от зеленого мерцающего ока Центра улиц, сжимает мне ладонь. – И тебе для этого даже не пришлось бороться со стенами, – шутит она. – Я понимала, всегда, с самого начала, понимала, как трудно для тебя все это будет. Но сейчас моя сильная маленькая девочка превращается в сильную женщину. Я так горжусь тобой, Рауэн.

Она выговаривает слова настолько отчетливо, что, кажется, старается впечатать их в мою память.

– И теперь ты наконец-то обретаешь заслуженную свободу.

– Да, но какой ценой! – говорю я.

Она качает головой.

– Да я ничего не пожалею, лишь бы помочь тебе зажить нормальной жизнью. К счастью, мы можем себе это позволить.

– Я не про это.

– Знаю, – мягко говорит она. – Но платить приходится всегда, за любое решение. Я плачу, много плачу, с самого момента твоего рождения – это цена вины за тот образ жизнь, который я вынудила тебя вести. А твой отец… – Она обрывает себя на полуслове, и я впервые обращаю внимание на то, что у нее та же привычка, что и у меня, – стискивать челюсти в момент сильного волнения. По-моему, я никогда не видела ее настолько подавленной, как в последние несколько дней. Она вообще всегда выглядела такой хладнокровной, такой уравновешенной, даже счастливой… хотя сейчас мне кажется, что, может, она просто заставляла себя сохранять спокойствие ради всех нас.

– Что отец? – резко бросаю я.

– Он просто… нет, ничего.

Разумеется, по ее голосу, по тому, как губы трясутся, легко увидеть, что это вовсе не «ничего», скорее, наоборот.

– Послушай, ма, у нас осталось совсем немного времени. И ты просто обязана быть со мной честной. – Я вижу, что она слегка морщится, как от боли. –