Миалинта опять позвала нас. Громбакх на всякий случай перехватил топор. Ему не нравились ни пес, ни старуха. Пожалуй, старухи он, несмотря на всю ее дряхлость, побаивался чуть больше.
– Мы только… – начал я.
– Что тебе надо?!
– Мы пришли к вашему сыну, Адна, – спокойно сказала Миалинта.
– А! – Старуха до того резко дернулась к изножью, что я невольно отступил на шаг.
Пес тихо, утробно зарычал.
– Мы вас не побеспокоим. – Дочь наместника опять махнула нам, теперь более настойчиво.
Я молчал, но старуха не отводила от меня своих белых глаз. Миалинтой она не интересовалась.
– Ну конечно. Вот мы и встретились. Я давно тебя жду, только не думал, что ты придешь так рано.
Мы с Громбакхом переглянулись. Старуха говорила о себе в мужском роде. Охотник прошептал мне:
– Может, она с детства слепая и ей никто не сказал, что она… женщина?
Я только толкнул его локтем в ответ и шагнул к Миалинте.
Тонкие пальцы с желтыми, вспученными ногтями обхватили бортик кровати. Старуха захрипела и улыбнулась, безумно оскалив черные, источенные зубы. Пес зарычал еще громче. Наклонив голову, Адна не сводила с меня глаз. Будто разглядывала.
– Вашей псине не помешал бы намордник, – сказал охотник и тихо добавил: – Да и вам тоже. С такими зубами…
– А! – опять вскрикнула Адна и медленно перевалилась через бортик кровати, сползла на пол.
Будто паук. Или змея. Она была в сером вретище, сквозь которое проглядывало пепельное тело. Только сейчас я заметил, что ее ноги скованы металлическими кольцами, от которых к полу тянулась ржавая цепь. Собака тоже была на привязи.
– Тебе бы, мать, выйти, что ли, воздухом подышать. – Громбакх тоже увидел цепь и сразу осмелел.
Старуха не то простонала, не то усмехнулась и тихо, едва приоткрывая рот, пропела:
Спина к спине, идем вдвоем.
С тобой мы вглубь себя войдем.
Мы с охотником шаг за шагом наконец приблизились к Миалинте и по короткому коридору вошли в другое помещение. За спиной, позвякивая цепью, старуха обезумевшим, радостным голосом провозгласила:
– Теперь я знаю твое имя! Знаю!
Дальше она сбилась на бормотание, разбирать которое у меня не было никакого желания.
Тенуин остался снаружи, возле открытой двери.
Вторая каморка оказалась чуть более просторной и светлой. С потолка свисали сразу два травяных светильника. Кроме того, на столе в дальнем углу горело несколько свечей. Там сидел мужчина. В серой залатанной хламиде, с перепачканными руками, он весь сжался, вдавился в земляную стену, будто хотел слиться с ней и стать незаметным. Наш приход его явно напугал.
– Это вы… – пролепетал он с облегчением.
– Да, Сит, это я.
– Хорошо. – Мужчина подобострастно кивнул и тут же возвратился к прерванному занятию.
Наше присутствие, кажется, его больше не волновало. Он принялся бережно крутить в руках начатую деревянную поделку: срезать, выковыривать все лишнее. Подносил ее к свечам, осматривал, затем вновь принимался обрабатывать коротким лезвием, с широкого конца обмотанным тряпкой. Перед ним стояли чаши с красителями. Как я понял, Сит делал игрушки.
В этой комнате, в отличие от той, где жила старуха, стены были не такими ровными, бугрились крепкими скальными выходами. Некоторые камни были отесаны и приспособлены в качестве стула или полки. Под потолком виднелась деревянная сетка отдушины. Низкий проход справа уводил в темную земляную глубь.
Миалинта положила мне руку на плечо и увлекла вперед, к столу. Пододвинула угловатый, но крепко сбитый табурет. Попросила сесть.
– Сколько чести, – пробурчал сзади Громбакх. – На приеме у властелина грязных горшков.
– Сит, – ровным, спокойным голосом сказала дочь наместника, – расскажи моему другу историю.
– Историю? – Мужчина отвлекся от поделки.
– Ту самую. О поэте, который мечтал уехать в Вер-Гориндор.
– Зачем вы… – начал было я.
Но Миалинта меня перебила:
– Просто выслушай.
– Да… – Сит слабо хихикнул. Протер предплечьем перепачканный в краске лоб. – Это я могу. Сит хорошо рассказывает.
