– Идем! – бодро произнес Зубр.

Он повернулся вперед – его силуэт, очерченный пламенем, рельефно выступил на фоне мрака.

– Давай за ним!

Молодой прыгнул к Зубру. Мора достал еще одну зажигалку – с двумя источниками огня в коридоре стало светло как днем.

Холодный скрип – в круг света вплывает застекленная дверь, одна из створок плавно открывается. Кто ее тронул? – успевает подумать Мора. Но нет, не нужно этого знать. Шумит в ушах мгла, забивая звуки, путая мысли.

Зубр с Молодым стоят перед ним. Холодно – пар от дыхания. Ни запахов, ни звуков. Бесконечный коридор, подвесной потолок с черными дырами от упавших панелей – они валяются на полу, запорошенные толстым слоем серой пыли, рельефно осевшей по контурам перфорированного рисунка. Свисает на проводе светильник, сквозь мутное стекло проглядывают белые трубки ламп. Свет зажигалок отражается в настенном кафеле, трепещущие огоньки переплывают из квадрата в квадрат.

Долгие двадцать лет наверху бегали мутанты, гремели Выбросы, умирали люди – а здесь только ложилась пыль.

Впервые с момента Катастрофы в ней появились человеческие следы. Штрихи линий по контуру подошвы и гроздь звездочек внутри отпечатка. Иди, Молодой, иди, чего ты встал? Потеряем Зубра. У тебя тоже есть зажигалка! А ведь правда! – Зубр достает ее из кармана и передает Молодому.

Коридор тянется прямо, пол взрывается клубами пыли от каждого шага. Сверкает кафель. Идут сталкеры. Мимо закрытых дверей с мутными стеклами, мимо открытых. Пламя зажигалок дробится и переливается. Что там? Не ходи! – крик Моры опоздал: Зубр неспешно и неотвратимо шагает в комнату.

Высокие столы в два ряда, стулья. Беспорядок. Но не хаос, рабочий беспорядок: хозяева ушли минуту назад. Кто виноват, что эта минута растянулась на два десятилетия? Столы со стульями, и приборы, и батареи пробирок будто серым снегом запорошило.

Зубр хочет развернуться, но тут под потолком вспыхивает одинокая люминесцентная лампа. Подожди, сталкер Зубр! Голос шелестит, еле пробившись сквозь шум крови в висках. Некого мне здесь ждать! – сталкер разворачивается. Ты не хочешь знать, что такое Зона? Тебе неинтересно понять? А что это изменит? – сталкер делает шаг к выходу. Что ж, иди, сталкер Зубр, иди. Мимо нерожденных тобой детей, мимо загубленных тобой жизней, подальше от забытой тобой мечты. Иди, сталкер Зубр, и постарайся не расплескать свою боль.

Зубр замирает. Вначале тихо, потом все громче и громче звучит аккордеон. Сталкер угадал бы эту мелодию по одной ноте. «Прощание славянки» – молодо, весело, с озорными переборами. Сухо трещат под пальцами басовые клавиши, дрожат и изгибаются бархатные меха. Бодро летят над головами звуки марша – и не скажешь, что играет на аккордеоне одноногий старик.

Вокзальная площадь наполнена народом. Зубр уже успел побывать в Москве, и теперь их родной вокзал кажется ему захолустным сараем. Но народу действительно много, потому что прибыл поезд. И идут люди мимо старика, отчаянно молотящего по клавиатуре. Раскраснелся дед, раздухарился, наяривает «Славянку» от души, не халтурит. Звенят на груди медали, и звенят деньги, падающие в кепку.

Зубр знает этот аккордеон с рождения: желтый перламутр, будто наполненный солнцем, арбузно-красная мякоть ребристых мехов. Дед привез инструмент из самой Германии, и поэтому он называется пушистым словом «трофей». Аккордеон нисколько не изменился за прошедшие годы – он такой же, как на фото в резной рамке, где веселый молодец лихо переломил его на колене. А деда не узнать, только медали да улыбка выдают в нем того парня.

Зубр сидит рядом с дедом на холодном бордюре. Он возвращался из школы, когда заметил старика на вокзальной площади. Увидев внука, дед сначала разозлился, а потом, отчаянно улыбнувшись, грянул его любимую – «Славянку».

Слушает Зубр и машинально пересчитывает деньги, поблескивающие в кепке. Много денег, есть даже бумажные. А можно я возьму на лимонад? Бери, не жалко. Что же ты плачешь, дедушка? Музыка больно душевная. Не плачь, дед, ведь ты сам ее играешь.

Вокзальная площадь наполнена неярким августовским солнцем, бегают по асфальту солнечные зайчики, спешат куда-то нарядно одетые люди, тянет сладким дымом из киоска, где жарят пончики. И текут слезы по щекам, застревают в бороде – щекотно.

Что же ты плачешь, сталкер Зубр? Ты убегал от этого целую жизнь. Неужели надеешься, что в этот раз получится? Оставайся здесь – это место предназначено для подобных воспоминаний. Потому что Зона – это боль мира. Это то, что вы дали земле за тысячи лет своего существования. Это мечта о прекрасной жизни, преломленная через ваши поступки. Рукотворный ад. Оставайся здесь, сталкер Зубр, и оставь вместе с собой все зло, которое можешь принести в мир. Так будет лучше всем.

Но бледнеет и растворяется вокзал, меркнет площадь, остается только музыка. И на ее фоне возникает перед глазами циферблат часов. Стрелки несутся по кругу, трясется голова. Часы на запястье Моры, он тычет ими в лицо Зубра. Вставай! Вставай! – неслышно кричит друг. Звенят, ударяясь о кафель, аккорды старого марша, и Молодой с автоматом, как актер немого кино: дергается ствол, выплевывая огонь, сыпятся с потолка осколки разбитой лампы.

Секундная стрелка крутится все медленнее, будто взгляд Зубра, зацепившийся за нее, мешает движению. Держи его! – вопль у самого уха. Молодой подбегает, подхватывает слева, тащит к выходу. Гремит вокруг «Славянка», и ноги сами норовят перейти на строевой шаг.

Останься, сталкер Зубр… Пыль теперь поднимается столбом. Сталкеры несутся по коридору. Мора с зажигалкой впереди.

Развевается за спиной плащ-палатка, как мушкетерский плащ. Мечутся отблески, дрожат черные силуэты друзей, и рядом с ними еще какие-то тени перепрыгивают со стены на стену.