Музыка…

Абстракция из нот. Смешение звуков, в котором другие, не столь обделенные, что-то да находят. И вот теперь Мэйнфорду стало понятно, что именно.

Музыка звала.

Завораживала.

Она была еще не бурей, преддверием ее, в котором Зверь бы смог расправить крылья. И тогда ветра, разрывающие город, притихли бы, покорились… превратились бы в твердь, а та бы подняла обоих выше черных туч, к самому солнцу, а то и дальше.

Музыка наполняла жизнь смыслом.

И уносила шелуху.

Музыка…

…она звала.

Вела.

Прочь из комнаты, и плевать, что в приоткрытую дверь вползут сквозняки, что принесут они запах мертвечины и Хаоса, что Мэйнфорд наконец все понял.

Осознал.

Как есть дурак.

Он попытался остановиться, вцепившись в косяк, но музыка… разве можно противиться тому, что есть воздух? И солнечный свет? Тьма исконная?

Альфа и омега.

Сущее само.

Эта музыка говорила о прошлом, об обманутых богах, которым служили и предки Мэйнфорда; о преданных людях…

…о пирамидах и жертвенных камнях, на вершинах которых разводили костры из тростника и сухих листьев, а затем новорожденное пламя поили смесью из драгоценных масел и крови.

…о жертвах.

…о целых вереницах людей, взбиравшихся по ступеням навстречу смерти.

…о жрецах, которые расписывали свое тело, выказывая через боль покорность и смирение.

…о ножах и камнях, впитавших жизни многих. О сердцах, летящих в огонь… о телах, что падали к подножью пирамид… о мире старом.

И возрождении его.

Мэйнфорд шел.

Вниз по лестнице.

Мимо кухни… и мертвецы в столовой для слуг нисколько не удивили. Он даже не остановился, хотя отметил, что эти люди умерли быстро, отдав свои жизни прошлому. А то, окрепнув, требовало еще.

Оно было жадно.

И близко.

Оно очнулось, чтобы раскрыть красное око рубина в желтом венце, слишком массивном, слишком тяжелом для этой головы…

…обруч сполз почти на глаза, но слепота не мешала женщине в просторном балахоне. Сшитый из тончайшего шелка, он не скрывал очертаний ее неуклюжего тела.

Некрасивого.

И белизна балахона удивительным образом подчеркивала, что сама женщина отнюдь не чиста.

— Здравствуй, Мэйнфорд, — сказала она, откладывая свирель. — Тебе понравилась моя музыка? Я написала ее для тебя…

Ей не позволено было уйти.