— Не в том смысле, который… — отец махнул рукой, и тяжелое обручальное кольцо соскользнуло с пальца, упало, покатилось под стол. — Он не мой ребенок… и Джесс… надо было выгнать эту шлюху.

— Надо было.

Зверь волновался и требовал движения. Что бы ни произошло в доме, это уже имело место, и Мэйнфорду ничего не исправить.

Человек умрет.

Он уже умирает, стремительно старея. Так стоит ли пытаться его спасать? Он скончается раньше, чем Мэйнфорд дойдет до входной двери. И чудо, что вообще протянул так долго.

— Но нет… как же… имя… скандал… она все у меня забрала! — отец произнес это плаксивым тоном. — И тебя хотела… я не позволил… не отдал…

— Спасибо.

— А твой дед предупреждал, что она шлюха… я не верил… все они…

— Кто это сделал?

— Она сказала, что ты убил Гаррета.

— Не я. Он сам…

Мэйнфорда не услышали.

— Убил… правильно, так ему и надо… вечно всюду нос свой совал… я его видеть не мог. Веришь?

— Верю. Папа, послушай…

— Джесс хотя бы в глаза не лезла… и из дому убралась… правильно, это не ее дом! Это мой!

— Твой.

— И деньги мои! У меня есть свои деньги! — он сунул руку в карман и вытащил горсть сухой листвы. — Видишь? У меня есть золото!

— Вижу.

— Не отдам! — отец выпустил газету, и та упала, чтобы, коснувшись пола, рассыпаться пеплом. — Она говорила, что я неудачник. Но у меня есть деньги! Есть!

— Хорошо, — Мэйнфорд отступил.

Он никогда не чувствовал особой душевной близости с отцом. Он и видел-то его редко, воспринимая как еще один элемент огромного особняка.

Что было?

Еженедельные визиты в кабинет. И глухой голос няньки, которая рассказывала о том, как Мэйнфорд себя вел. Благосклонный кивок отца… в лучшем случае. В худшем — он бывал слишком занят, чтобы обращать внимание на такую ерунду, как поведение ребенка.

Потом, подрастая, Мэйнфорд все острее осознавал, что и визиты эти, и встречи за завтраком — когда ему позволено было завтракать за взрослым столом — родителей тяготят. И единственное, что сделал отец хорошего, это отправил Мэйнфорда к деду.

Так почему сейчас неотвратимость смерти этого, в сущности своей совершенно чужого человека задевала? Откуда взялось это ощущение пустоты? И гнев, в нем зарождавшийся?

Черный, как буря, готовая ударить по Острову.

— Деньги есть… — отец обмяк.

Он еще дышал, но сипло, тяжело.

А по комнате поплыл резкий запах мочи.

Зверь отступил. Ему не было жаль человека, он вообще не понимал смысла в жалости, но лишь знал, что магия Хаоса способна задеть и Мэйнфорда.

А этого нельзя было допустить.

Матушка нашлась в своем будуаре. Она сидела перед зеркалом, прямая, что спица, и в руке держала черепаховый гребень.

— Это ты, дорогой? — матушка обернулась.

Она постарела или, скорее, лишилась силы, а с ней и магии, что поддерживала в теле ее иллюзию молодости. И эта женщина в шелковом халате, наброшенном поверх черного платья, выглядела… странно?