…быть может, потому отец и не любил его? Быть может, потому и ушел в тень своей супруги? Влез в биржевые игры, отнюдь не из желания выиграть, но пытаясь проиграть все, что можно.

А там и получить свободу.

Кованые ворота раскрылись, пропуская автомобиль.

И закрылись, смыкая щиты. Ветер ударил в них, но оказался не способен пробить. И разозленный, швырнул вслед горсть грязи.

Листьев мокрых.

Воды.

Зверь заворчал. Он помнил это место по прошлым жизням. Дом-клетка. Дом-призрак, где раз от раза его лишали сил. Он помнил все прежние свои воплощения и памятью этой делился с Мэйнфордом. Не жалоба — предупреждение.

Следует быть осторожным.

Иначе нацепят ошейник. Спеленают заклятьями.

Прикрутят к железной кровати, а затем, вскрыв череп, влезут в голову, чтобы спасти от безумия, которое никогда-то безумием не было. Они будут наполнять тело, точно сосуд, ядами до краев.

За край.

И дальше. И Зверь, отравленный, ослабленный, не сможет помочь человеку. А человек будет кричать. Но все сумасшедшие кричат, не понимая своего блага… и умирают.

Это тоже правило.

— Сейчас все будет иначе, — пообещал Мэйнфорд не столько Зверю, сколько себе самому.

Он шел.

По широкой аллее. Молчаливые вязы. Фонарные столбы, изготовленные по особому матушкиному проекту.

…он видел белую громадину дома, все одно мрачного, несмотря на цвет. Белый предполагал легкость, но ничего-то легкого в этом особняке не было. Приземистый. Размазанный какой-то. С трудом держащийся на подпорках-колоннах.

И окна его узки, что бойницы.

И сам он по-старчески подслеповат. Уродлив.

Молчалив.

Куда подевалась прислуга? В холле тишина. Пустота. Запах прелых листьев… и это странно.

— Эй… — голос Мэйнфорда рождает эхо.

Где дворецкий?

Горничные? Лакей, в обязанности которого вменялось дежурить при телефоне. Сам аппарат покрылся толстым слоем пыли.

Давненько Мэйнфорд не заглядывал домой.

— Есть тут кто?..

Двери открыты. Пыль и пепел. Увядшие букеты.

…отец сидел у погасшего камина. В первое мгновенье Мэйнфорду показалось, что он мертв, но нет. Стоило приблизиться, и отец обернулся.

Не мертв — стар.

Истощен.

Волосы побелели, потемнела кожа, пошла старческими пигментными пятнами. Он усох, будто та же роза, что при прикосновении рассыпалась прахом.

— А, это ты… — отец с немалым трудом удерживал тяжелую газету недельной давности. — Явился на ужин? Она будет рада…

— Что здесь произошло?

Мэйнфорд поднял трубку телефона и хмыкнул: тишина. Буря отрезала Остров от остального мира? Или же сделал это тот, кто выпил жизненные силы отца? И как быть?

Оставить его?

Или бросить все, метнуться в участок… им сейчас не до Мэйнфорда, да и вряд ли удастся переправить его в госпиталь.

— Зерно опять подорожало, — отец произнес это дребезжащим голосом. — Ты знаешь, что твой братец — ублюдок?

— Знаю.