Чистые ладони без следа ожогов, что было довольно странно, ведь Мэйнфорд не целитель. И сам способ исцеления…

…заслуженный целитель с натруженным языком. Вроде того, который был при последней школе. Низенький. Лысоватый. С оттопыренными ушами и седыми клочьями волос, что прикрывали красную лысину. Он еще имел обыкновение постоянно морщить лоб и вздыхать, сожалея разом обо всех бедах мира. И был, в принципе, неплох как государственный служащий. Ему бы не понравилось зализывать разбитые колени.

А с аппендицитами как бы дело обстояло?

Или с почечными коликами?

…если думать о руках, о такой глупости, как целебная слюна, то получается отвлечься.

И не стоит переживать за Мэйнфорда.

Он сильный.

Оба сильные.

— …Элиза Деррингер, — его голос звучал так, как если бы Мэйнфорд находился рядом, в шаге. — Ты помнишь ее?

— Помню, конечно, — Гаррет недоволен.

Надо все же поработать.

Немного.

Сканирование на расстоянии — это для тех, у кого опыт… и сила… и вообще все одно получается раз через три. Слишком ненадежно, а с другой стороны, чем Тельма рискует?

Зацепит эмоции?

Хорошо.

Нет?

Тогда разговор послушает.

И она соскользнула на пол: не хватало в самый ответственный момент грохнуться. Не то чтобы Тельма и вправду собиралась падать, но… как знать?

— Это ты ее убил?

— Что?! — всплеск возмущения, и такой яркий. Апельсиновый сок на белой скатерти… да… или что-то, на сок похожее. — Мэйни, ты в своем уме?

— В своем. Поэтому и спрашиваю.

А вот он спокоен, насколько это возможно. Тельма забралась в угол кухни, поближе к двери, устроилась за створкой — если кто и заглянет, то не сразу ее увидит.

Она прислонилась к холодной стене, положила руку на створку и закрыла глаза.

— Ты же сам… ты вел расследование! Или ты себе самому не веришь?

— Уже не верю.

— Ты… Мэйнфорд! Бездна тебя забери! Да зачем мне было убивать ее?

— Не знаю. Возможно, потому что она была беременна. И эта новость наделала бы шума. Чего она захотела? Чтобы ты ребенка признал?

Молчание.

Молчание — это чистый холст, та же скатерть… или нет, скорее шелковая простыня. С монограммой. «Э» и «Г», связанные воедино ветвью плюща. Шелк холодный, плотного плетения. Тельма видит его ясно, она могла бы прикоснуться, если бы было желание. Но она просто смотрит. Оранжевые пятна возмущения проступают медленно, то тут, то там, будто кто-то, сидящий за холстом, старательно выдавливает их.

Возмущение уместно, если вас незаслуженно обвиняют в убийстве.

— Она была известна, куда известней Тильзы. И молчать не стала бы. Конечно… а такая новость не пошла бы на пользу избирательной кампании.

Гнев.

Синий. И не сок черноплодника, скорее уж чернила, дешевые, канцелярские, самого поганого въедливого характера. Такие если прицепятся к пальцам, то отскрести их получится лишь вместе со шкурой.

— Скандал получился бы знатный. Кандидат с безупречным моральным обликом оказался не столь безупречен…

— Прекрати!

— …твоя помолвка расстроилась бы… а с Арейной ушли бы и так необходимые тебе связи семейства Лулидж. Знаешь, меня