– Остановитесь! – заорал Заславский, размахивая пухлыми руками. Но с тем же успехом он мог бы преграждать дорогу горному обвалу…

– Слава тебе, Господи! – дрожащим от благоговейного волнения голосом воскликнул Хмельницкий. – Услышал ты мои молитвы, напустил врагам такого туману в головы. Сами в ловушку пошли! А ну, еще немного, еще… Да чтобы побольше их на нашем берегу скопилось… Так, а вот теперь – пора! – Торопливо перекрестившись, гетман обернулся к казакам, застывшим возле большой жаровни с грудой сухих веток и мелко наколотых чурок. – Сигнал Кривоносу! Живо!

Один казак поспешно сунул факел в толщу растопки, а второй, обмакнув в ведро с водой большой пучок соломы, кинул ее на самый верх. Столб дыма, сначала тонкий, едва заметный, взметнулся в небо, с каждой секундой становясь больше и гуще, клубясь и уходя в светло-голубую вышину…

– Батьку, очнись! – кулак Вовчура больно соприкоснулся с ребрами Кривоноса. – Заснул, что ли, или в ступор впал?! Чего столбом стоишь? Вот он, дым с башни!

Кривонос, стряхнув оцепенение, яростно мотнул головой, протер глаза, словно желая убедиться, что зрение не подвело…

– Дождались! Наконец-то! А ну, хлопцы, обмотайте головы всяким тряпьем, какое сыщется, кожухи – наизнанку! Да поживее! И в сечу! – подскочив к Черту, торопливо потрепал верного друга по шее, впрыгнул в седло, выдернул кривую саблю из ножен. – Орите «Алла», да так, чтобы чертям в аду стало страшно! Бог простит этот грех! За мной, други! На ляхов!

– На ляхов! Алла!!! – раздался дикий тысячеголосый крик.

Раздвигая и сминая кусты, ломая тоненькие деревца, не успевшие войти в силу, из лесу понеслись конники. Улюлюкающий вой, с каждым мигом набирая силу, леденил кровь.

И, словно откликнувшись, ближе к реке тоже зазвучал многоголосый вопль: «Алла!» Из-за южной опушки леса показались крымчаки. Пригнувшись, размахивая саблями, они мчались на коронное войско.

– Другой сигнал! – вскричал Хмельницкий, приплясывая на месте от нетерпеливого возбуждения.

С площадки башни грянул мушкетный залп в воздух.

Почти тотчас раздвинулись поставленные впритык возы, разлетелись наспех сооруженные из веток и жердей загороди, прикрытые травой… Многие сотни мушкетов и пищалей, десятки легких пушек, заряженных картечью, уставились на врагов, беря их на прицел. Поляки и литвины, увлеченные преследованием бегущего, как им казалось, противника, даже не успели осознать свою роковую ошибку. А если бы и успели, исправить ее было уже невозможно.

Оглушительный грохот больно стегнул по ушам, равнину заволокло плотной сизо-серой пеленой. Когда дым рассеялся, взору предстала страшная картина. Груды окровавленных тел неподвижно лежали на траве, а среди них бились в корчах раненые. Те же, которым посчастливилось уцелеть, словно впали в оцепенение: настолько внезапным и ошеломляющим был переход от ликующего торжества к осознанию, что они попали в ловушку, откуда может не быть выхода.

И в этот момент два крупных конных отряда – справа казаки, слева татары – с гиканьем и свистом, выскочив из засады, рванулись навстречу друг другу, замыкая кольцо окружения, отрезая шляхтичей и жолнеров от Пилявки. Началась кровавая рубка, страшная и беспощадная.

– Господи, будь милостив ко мне, грешному! – со слезами на глазах произнес Хмельницкий, перекрестившись. – Ты же знаешь, что не радуюсь я, видя сие кровопролитие! Знаешь, с какой охотой решил бы все споры миром! Ведь не из злого умысла, не ради корысти… Да если бы Сейм согласился вернуть нам права и привилеи, если бы паны не угнетали веру нашу, не притесняли бедный народ… – Голос его, задрожав, прервался. Гетман, махнув рукой, сгорбившись, торопливо пошел к выходу с площадки.

Выговский уже почти сорвался с места, но так и остался стоять, где был. И с его уст, уже приоткрывшихся, не слетело ни единого слова. Что-то подсказало: гетмана сейчас лучше не трогать. Пусть сам успокоится, придет в себя.

– Идиоты! Тупицы!! Быдло!!! – визжал Заславский, брызгая слюной, утратив последние остатки самообладания. – Сами сунули головы в петлю, как последние дураки! Не послушали ни разумных советов, ни прямых приказов! И это – коронное войско?! Як бога кохам, это сброд! Презренный сброд! К дьяблу! Слагаю с себя звание региментария, пусть кто хочет с этими болванами возится… А у меня нет больше ни сил, ни желания. Панове, я срочно еду в Варшаву! Кто пожелает, следуйте моему примеру. Если нет – вольному воля!

И великий коронный конюший, торопливо повернувшись, зашагал к своему шатру, по пути раздавая указания подскочившим слугам.

– Как?! Бросить войско?! Да еще в разгар сражения?! – выпучил глаза один из комиссаров.

– На бога! Спасаться, спасаться! – возопил кто-то. – Скоро здесь будут казаки и хлопы, никому пощады не дадут! Бой проигран, это ясно любому, кто не слеп! Надо уносить ноги!

– Спасаться!!! – в считаные секунды этот призыв усилился многократно, посеяв панику. Шляхтичи и жолнеры, давя друг друга, кинулись к лошадям и повозкам. Они даже не вспомнили свои же собственные слова, произнесенные совсем недавно: что лагерь надежно укреплен и может выдержать долгую осаду.

– Полагаю, пане, нам тоже нужно как можно скорее уехать отсюда! – повысив голос почти до крика, чтобы перекрыть общий гвалт, сказал Конецпольскому Остророг. – Увы, восстановить порядок и дисциплину не в наших силах. Все рухнуло! Матка Бозка, смилуйся над бедной отчизной нашей!

Великий коронный хорунжий кивнул. Его щеки пылали от жгучего стыда, в глазах стояли слезы.

– Проклятый Чаплинский! – всхлипнул он. – Сколько от него горя! Ах, если бы знать заранее…