– И что с того?! – вскипел Кривонос.

– Как что? Ляхов да литвинов порубаем изрядно, спору нет, да только и сами поляжем. А ведь батько Хмель на нас надеется!

– Уж не струсил ли ты, Вовчуре?! – лицо Максима, и без того потемневшее от прихлынувшей крови, стало совсем багровым.

Лысенко вздрогнул, как от удара.

– Кабы не твое горе, рубились бы насмерть за такие слова! – негромко, но внушительно произнес он, окаменев лицом. – Никому другому их бы не спустил!

Зарычал Кривонос, стиснул ладонями голову, прогоняя приступ безумия. Уже готовый накатить…

– Прости, друже! – опомнившись, сконфуженно промолвил он. – Сам не пойму, как брякнул.

– Прощаю! – кивнул Вовчур. – А все же следи за языком.

На молодого пана Конецпольского было страшно смотреть. Его лицо посерело, губы тряслись.

– Матка Бозка! Да что же это такое?! Не коронное войско, а быдло, самое настоящее быдло! – завопил он, заламывая руки, лишь чудом не сорвавшись на визг. – Гляньте, панове! Давят друг друга, как бараны, и топят! О Езус, лучше умереть, чем видеть такой позор…

– Если бы пан великий коронный хорунжий согласился вчера со мной, что нужно немедленно атаковать замок, не тратя время на бесплодные советы, не было бы этого позора! – рыкнул Заславский, сам разъяренный и потрясенный до глубины души. – Кстати, пана коронного подчашего это тоже касается!

– Задним умом мы все крепки! – огрызнулся Остророг. – А если бы пан великий коронный конюший меньше нежился на своей любимой перине, уделяя больше времени и сил непосредственным обязанностям…

– Оставьте мою перину в покое!!!

– Хорошо, хорошо, на бога, не надо так волноваться! При дородности пана…

– И мою дородность – тоже!!!

– Хватит! – топнул Конецпольский, сжав кулаки. – Сил уже нет слушать вашу грызню!

– А с чего это пан великий коронный хорунжий затыкает нам рты?! – вскипел Остророг. – Уж не для того ли, чтобы отвлечь внимание от собственной неразумности и преступной небрежности, которая, Езус свидетель, слишком дорого обошлась отечеству нашему и благородному панству?

Конецпольский побагровел от ярости.

– Если пан подчаший имеет в виду историю с подстаростой чигиринским и его вражду с Хмельницким, то я не обязан давать отчета в своих поступках! Я действовал в пределах прав своих и полномочий! И того же мнения был Сейм, куда Хмельницкий обратился с жалобой.

– Я это хорошо помню, поскольку присутствовал на том заседании и тщетно просил отнестись к жалобе чигиринского сотника со всем вниманием и серьезностью! – сурово отчеканил Остророг. – Увы, большинство поддержало пана великого коронного хорунжего. Мало того, по личному приказу пана Хмельницкий был схвачен и посажен под арест…

– Я был обманут, введен в заблуждение! – вскричал Конецпольский. – Но потом, разобравшись, сам велел его освободить!

– Подозреваю, что пан был введен в заблуждение своим ближайшим подвластным, тем же подстаростой чигиринским, который жестоко оскорбил Хмельницкого, – безжалостно усмехнулся коронный подчаший. – И результат мы видим, – он указал на картину панического бегства, развернувшуюся прямо перед членами триумвирата. – Хмельницкий посчитал себя кровно обиженным, поднял бунт. А ведь еще в прошлом году он мирно жил в своем маетке, даже не помышляя ни о какой зраде!

– Пан сам сказал, что мы все крепки задним умом! – зло огрызнулся Конецпольский. – Какой смысл рассуждать о том, что было? Минувшего не воротишь! Теперь надо думать, как действовать дальше.

– Наконец-то разумные слова! – ехидно скривился Заславский. – Да, надо думать, и как следует! Учитывая, что ожидаемая победа обернулась неудачей, а к ночи должны подойти татары. Слава Езусу, что пока не вся орда, но сорок тысяч – это тоже очень много… Ради ран Христовых, что вам еще?! – рявкнул он, обернувшись к депутации от комиссаров, которая с решительным видом направлялась к региментариям.

– Ясновельможное панство! – заговорил тот, кто шел впереди. – Учитывая ужасное и позорное поражение, понесенное в результате выполнения плана, принятого панами региментариями без совета и согласия комиссаров, выбранных и утвержденных Сеймом, что само по себе недопустимо и является грубым нарушением…

– На бога, короче! – простонал Заславский, хватаясь за голову.

– Что же, как угодно пану… Если короче, вы отныне не примете ни одного решения без нашего участия! Иначе мы немедленно известим Сейм о вашем самоуправстве и потребуем предания коронному суду!

– Ох, Иване, многое я бы дал, чтобы услышать, о чем они там лаются! – захохотал гетман, разглядывая это зрелище в подзорную трубу. – Боже милостивый, ну и страсти кипят!

Хмельницкий смеялся очень громко, почти истерично, даже не думая, что столь высокой особе надо бы вести себя сдержаннее, да еще на глазах у подчиненных. Дикое нервное напряжение последних двух дней, огромный риск, увенчавшийся блестящим успехом, – все это властно потребовало выхода. И гетман дал волю эмоциям.

– Да о чем бы ни лаялись, исход боя-то ясен! – улыбнулся Выговский. – Слава нашему гетману!

И казаки на башне дружно подхватили: