– Слава!

Одному Создателю ведомо, какие душевные муки испытал Кривонос за двое суток, нетерпеливо ожидая сигнала, как сверлил глазами башню Пилявецкого замка, страшась отвести от нее взгляд: а ну как в этом самый миг взметнется столб дыма? Он осунулся, превратился в комок нервов, даже начал ругать верного своего Черта, обзывая «бисовой тварыной». Лысенко-Вовчур, махнув рукой на безнадежное дело, перестал уговаривать и утешать полковника. Охота страдать – так пусть страдает, не дитя малое, чтобы потакать капризам.

Кривонос немного приободрился лишь на вторую ночь, когда к нему привели переплывшего через Пилявку казака, посланного гетманом. Хмельницкий велел передать, что завтра будет решающий день, в коем ему, Максиму, отведена одна из главных ролей. И что вместе с ним на врага ударят татары, передовые отряды которых пришли на помощь казачьему войску. Перед рассветом, в самый глухой час они начнут переправу, чтобы занять позицию за лесной опушкой, рядом с полком Кривоноса.

– Явились-таки, псы басурманские! – яростно выругался полковник. – К шапочному разбору! Когда нужны были, не поспешали. А вот нынче, чтобы пограбить да взять ясырь… – Кривонос сплюнул с отвращением. – Что-то еще гетман велел мне передать?

– Велел! – с явным смущением отозвался казак. – Чтобы, когда будет сигнал, ты и твои люди татар изображали.

– Что?! – у Максима перехватило дыхание от потрясения и злости. – Да ты никак пьян или шутки шутить вздумал?!

– Трезв я, как стекло, и не шучу! – обиженно вскинулся посланец. – Передаю волю гетмана, слово в слово. Велел он вам головы обвязать, кожухи наизнанку напялить да вопить «Алла!» что есть мочи, не жалея глоток. Чтобы паны подумали, будто татар и вправду тьма, да перелякались[48] до мокрых шаровар…

Кривонос на время даже потерял дар речи. За него в разговор вступил Лысенко:

– А сколько их, собак этих, на самом-то деле?

– Пара тысяч всего! – скривился казак. – Или, может, три… Но не больше. Карабач-мурза привел… Остальные то ли будут, то ли нет, и не скоро. Только ляхам про то знать не надо. Они же думают, что татар сорок тысяч, а то и поболе! А чтобы и дальше так думали, гетман велел… Да вот, гляньте сами! Началось!

На том берегу реки загорелись многочисленные огни, послышались ликующие хоровые выкрики, забили барабаны и затрубили рожки, донесся тысячеголосый вопль: «Алла!» В черное небо начали взлетать шутихи, оставляя за собой яркие дымные полосы, а затем рассыпаясь с грохотом на тысячи искр.

– Вот, будто самых дорогих гостей встречают! – усмехнулся казак. – Со стороны можно подумать, что и впрямь пришла большая подмога…

– Ну что же… – придя в себя, с натугой вымолвил хмурый Кривонос. – Если гетман думает, что так лучше, – исполним! Прикинемся басурманами, хоть одна мысль о таком паскудстве противна!

– Тысяча дьблов… – выругался Заславский, разбуженный и вытащенный из постели в самый глухой час, когда слаще всего спится. – Явились, дети сатаны! Как пленный и говорил, ночью! Ну, теперь-то пан великий коронный хорунжий уверился, что тот хлоп не врал?! Вон какой гвалт да ликование! Еще бы, такая силища пришла на подмогу! – региментарий со злостью посмотрел на Конецпольского, будто тот персонально был виноват в приходе крымчаков.

– Что же, спартанцы в Фермопильском проходе не дрогнули и не отступили даже перед куда большими силами персов… – торжественно произнес Остророг. – Неужто мы окажемся трусливее, посрамив память славных предков наших?

– Однако они все там и полегли, проше пана подчашего! – скривился Конецпольский. – Опять же у эллинов нашлись другие силы, способные сражаться с захватчиками. А у Речи Посполитой пока других воинов нет! Если коронное войско будет уничтожено, кто закроет злодею Хмелю путь в Великопольшу?!

– Можно созвать посполитое рушение…[49] – уже не так уверенно сказал Остророг, пожав плечами.

– Ха! И сколько времени на это уйдет? Да пока еще высшее панство будет грызться, решая, кто главнее, а шляхтичи – рассуждать, и впрямь ли так велика опасность, чтобы бросать свои маетки, лезть под пули… бунтовщики успеют спалить и ограбить всю Варшаву, да еще, наверное, вместе с Краковом.

– Проше пана великого коронного хорунжего, – резко произнес один из комиссаров, стоящих рядом с региментариями, – подобные слова я нахожу неуместными и оскорбительными для всего шляхетского сословия!

– Однако же они от этого не перестают быть правдой! – горько усмехнулся Конецпольский.

– Обида, ясновельможный пане! – вспыхнул комиссар.

– Сейчас не время для обид! – нахмурился Остророг. – Надо думать, как выйти из опасного положения.

– Остаться здесь – плохо! – сердито произнес Заславский. – У врага уже сейчас большое численное преимущество. А если и вправду подойдет хан с главными силами орды… – региментарий зябко передернул плечами, хотя сентябрьская ночь была не такой уж и прохладной. – Отступать? Но это противно польскому гонору, да и много ли в том толку? Быстро с таким огромным обозом мы не отойдем, нас догонят и навяжут бой вне позиции. Бросить обоз и отходить налегке?..

– Как это, на бога – бросить?! – возбужденно загалдели не только комиссары, но и многие знатные шляхтичи, также прислушивавшиеся к разговору. – Столько добра! И