Вопли разносятся по всей округе, но никто не прыгает из окон, никто не ломает двери, все покорно уходят вслед за Отцом. Для них последним станет мир Графа: они разделяют его одиночество и не желают спасаться. Клем оплакивает их кончину, а я прислушиваюсь к звукам их выбора. Фира доверху наполняется криками свободы.

Уже через минуту дом замолкает, Клем вытирает слезы и подходит ко мне, вцепляется в руку. Она очень спокойна, — даже невозмутима! — как и я сам. Но сжимает руку с не дюженной силой. Мы отчаливаем по течению в другой мир: никакого прошлого… только лед… река… вниз… дальше по течению.

Мы гребем, присвистывая, и наши силуэты укутываются в звездную ткань, а там — на горизонте, пылает жизнь. Он затопил все здание огнем. Я закрыл там всех гостей. Они горят. Родителей. Они горят. Родителей Клем. Они горят. Родителей Друга. Они горят. Все горят. Мне хочется думать, что горят также невозмутимо, как и я себя чувствую, также как и Она.

25

Бочки закрывают и катят в зал, толпа заглатывает синие пилюли одну за другой, расступаясь, словно море. Я возвращаюсь в зал, где Отмунд, вместо пистолета, тычет в меня булочкой. В этот раз сучья природа лежит тихо, не выступает: я позволяю себе принять этот дар. Эдван и Клаудия кружат на одном месте, будто заведенные фигурки на часах. Отмунд, глядя на них, искренне смеется, как ребенок, глядя на дурачества родителей.

Внезапно Ошпаренный останавливается и выдает:

- А ведь Маркус называл меня фашистом! Ты можешь в это поверить?

Я не сразу понял, что он обращается ко мне.

- Рока, ты можешь в это поверить? — переспрашивает.

Я увлеченно всматриваюсь в тела убитых и утвердительно киваю.

- Мы познакомились с ним в музее Тулуз-Лотрека в Альби1. Он всегда был богат, а также на нем всегда был этот налет «щедрости», но к тому моменту я успел скопить в приюте деньжат и пригласил Клаудию путешествовать со мной по всему миру. Искусство — выражение свободы. Мне казалось важным увидеть, как же выглядит эта свобода: против чего эти люди протестуют, о чем кричат. Теперь их голоса не заткнуть! Я видел их все, я слышал их, я читал и учил наизусть… их одинокие души, — он подбирает с пола «австралийку» и прижимает к груди.

Когда последняя бочка скрылась за рядами все, кроме Эдвана, одели шляпки: они были черного цвета, одинаковые и без украшательств. Я спрашиваю у Отмунда шепотом: «Сломали?» Он презрительно косится на меня и отвечает: «Объяснили». Эдван продолжает:

- Времени почти не осталось и потому я буду краток, — я еще не видел его таким рассеянным, ему все сложнее подбирать слова и его обычная, плавная, неспешная речь, прерывается заиканиями. — В «Hopeless» укрываются лишенные, им не знакома свобода ни в одном из проявлений. Не то, что в Фире. Маркус всегда корчил из себя филантропа, покровителя искусств… Поразительно, как же долго он не понимал зачем я скупаю у него картины. Мы посетили, без преувеличения, каждый музей Европы и Америки, мы были в Иерусалимском музее, мы были в Москве и Санкт-Петербурге, мы объездили всю Южную Америку, мы видели картины, о существовании которых многие и не догадываются… бесспорно, мы были родственны

Вы читаете Ночной бродяга
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

7

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату