Колина голова ушла в сторону, и в правый глаз жгуче ударила световая вспышка. Оду-ревший солнечный луч, рикошетом отскочив от стеклянного осколка в искорёженной кабине грузовика, впился в хрусталик. Полыхающее зеркальце мистическим наитием направило долгую белую молнию прямо в самый незащищённый пятачок человеческого тела. Сумасшедший лазер выжигал глазное дно, раскалённый лучик вплавлялся в мозг.

Шершнев поспешно закрыл глаза, но острая игла пронзила веко. Выделились и тут же закипели слёзы. Надо прекратить эту пытку!

— Осколок… стекла… режет, — выдавил он.

— Бредит, — сказал кто-то рядом.

'Вот уж точно — бред! Сказать толком не могу'.

Он мотнул головой, но она, как свинцовый шар, под собственной тяжестью вновь ска-тилась в продавленную в скатке ямку. Гадство!

Он собрал мысли и силы.

— Солнечный зайчик… глаза… слепит. Уберите.

На лицо моментально упала тень. Слава богу!

— Слава богу! Ещё чуть, и глаз бы вытек.

Всего несколько мгновений беспомощности в фокусе слепящего света, но ему хватило этих секунд, чтобы навсегда заработать стойкое неприятие ярких солнечных бликов. С тех пор он по жизни выбрал для себя теневую сторону, и тень благодарно приняла его.

— Простите, товарищ генерал, — забормотал некто Колиным голосом, — я тут это, отвлёк-ся. Бой идёт.

— Бой?! — Виктор Сергеевич заскрёб рукой в поисках 'Калаша'.

— Да нет, — поправил себя Коля, — наши утюжат, вертушка садится уже.

— …о своих приключениях в Чечне я тебе рассказывал, — Виктор Сергеевич, отпив гло-ток чая, поставил стакан на сервировочный столик.

Брат и сестра сидели в обшитых кожей, строгого вида креслах с высокими прямыми спинками. Столик на колёсиках уютно притулился между креслами, на нём, помимо гене-ральского стакана с чаем, имел место, отсвечивающий хрустальными гранями, пузатенький кувшин с апельсиновым соком, который Марина Сергеевна предпочитала всем остальным напиткам.

— Полумрак и спокойная беседа с родным человеком. Что ещё нужно усталому путни-ку? Э?

— Ну, — Марина приподняла тонкий бокал, наполненный густой оранжевой жидкостью, — историю твоего ранения я знаю, но ко вчерашнему она каким боком?

Виктор задумчиво покивал головой.

— Не припоминаю, говорил я тебе, или нет: солдатик один — водитель Коля отдал для меня с пол- литра своей крови. Меня первый раз прооперировали в госпитале при воинской части, что под Назранью. У него четвёртая группа оказалась, как у нас с тобой. Вот и отдал. А вчера… еду я по площади 'трёх вокзалов', документы читаю, перевожу замыленный глаз на тротуар и вижу — Коля! Кровник! Представляешь? Всего на секунду отвлёкся. Мистика! Шлёпает себе с вещмешком, вид затрапезный. Изменился, конечно. Восемь лет, как-никак. Я его, ей богу, сначала по ушам признал. Уши у него особенные, как крылья у слона.

Марина фыркнула.

— Шершнев, у слона нет крыльев!

— Да? Занятно, — Виктор по-хитрому сморщил нос, — у тебя аналитический склад, Ма-риша, ты не приемлешь фантастические образы. Но если бы у слона выросли крылья, они были бы в точности такие: большие и розовые. Речь не о том. Я же его со спины увидел. По-пробуй, узнай через восемь лет человека даже не в лицо. В незнакомой одежде. Особенно, когда и мысли-то об этом человеке давным-давно улетучились. Э? И вообще, я думал лишь о прочитанном, глядел рассеянно, просто глаза отдыхали. Но вот зацепился взглядом, хоть тресни! Я же говорю — мистика! Кровь притянула! Мало того, у меня нужды не было по этой площади проезжать! По неосознанному побуждению попросил Федюню дать кружок.

Марина Сергеевна поставила бокал на столик, лицо сделалось серьёзным.

— Витя, я, как аналитик, в любом происшествии мистическую составляющую буду рас-сматривать в последнюю очередь, но, опять-таки, как аналитик, вынуждена отметить некую неправильность, отсутствие логики в событии. Ты не должен был увидеть, но ты увидел. Меня это настораживает по одной простой причине.

— Э?

— Ты ещё не всё рассказал.

Виктор Сергеевич, вскинув подбородок, посмотрел на сестру словно свысока.

— Умная, да? Ты, как всегда, права, это ещё не всё.

— Ну, ну…?

— Я вижу розовые уши, приказываю водителю остановиться, выскакиваю из кабриолета и, как последний псих, преследую человека в толпе. Заметь, я ни в чём не уверен, но меня какая-то сила тянет. Мне надо увидеть его лицо! Надо убедиться, что это Коля! Надо, и всё! И я, расталкивая людей, гонюсь за ним. Что за порыв? Мне до сих пор непонятно. А человек уже подходит к входу в метро. Веришь, нет, я в том состоянии в вагон бы следом заскочил. Догоняю, кладу руку на плечо. Оборачивается. Он! Коля!

…Человек обернулся. Глаза последовательно выражают сначала недоумение, потом растерянность.

— Тов…, товарищ генерал? Виктор Сергеич?! К-каким…?

Спешащие в метро люди с баулами и чемоданами натыкались на стоящих посреди те-кущей толпы, ворчали, обходили. Шершнев потянул парня в сторону.

— Узнал? Ну, Коля-Николай, я то понятно — каким, а вот ты? — Затормошил Шершнев смущённого кровника.

— Да, — промямлил Николай, — вроде как бы по делу.

— По делу, не по делу…, пошли в машину, по дороге поговорим. Пошли, пошли!

И Коля пошёл как-то нехотя, понуро, обречённо.

Шершнев, конечно же, отметил эту мрачную скованность бывшего бойца, но, будучи человеком умудрённым, не полез с расспросами: захочет — скажет. В эти минуты, испытывая необъяснимый подъём и прямо-таки детскую радость, он, тем не менее, другим слоем сознания, трезвым и дисциплинированным, анализировал свои ощущения. Он точно измерил свои чувства, но рассудочность параллельного слоя ничуть при этом не умаляла настоящую, искреннюю радость. Он неожиданно для себя понял, что и сама встреча, и последующие, необдуманные, спонтанные действия определены его личной волей. Встреча была необходима им обоим, и она случилась, здесь и сейчас. Это не слепой случай, и не божий промысел — это созревшая закономерность, такая же неизбежная, как второй закон Ньютона.

Подхватив Николая под руку, он буквально поволок его к краю тротуара, где их уже поджидал по- кошачьи тихо мурчащий, блистающий чёрным лаком и хромом, бликующий затемнёнными стёклами, барственный и строгий внедорожник 'Лексус'.

Коля неожиданно упёрся, глядя на шикарный автомобиль дикими глазами, сморщился, словно вот- вот заплачет, и заявил охрипшим, тоскливым голосом:

— Товарищ генерал, вы ведь даже не знаете, как я жил все эти годы, что делал. А я ведь сюда прямо с зоны. Зек я! Пять лет на нарах тюремную баланду хлебал.

Он глядел исподлобья, насторожённо, и с крохотной надеждой, как смотрит бродячая собака на высшее существо: прогонит или пожалеет.

Шершнев внимательно и, на сей раз очень серьёзно, посмотрел парню в глаза. Чувства сегодняшнего Николая были ему понятны. После Чечни, восемь лет назад его самого с голо-вой опустили в