предусматривают активное воздействие. Идёт вербовка боевиков! Подбирают та-ких: повоевавших, поневоле или по призванию перешагнувших через внутренний запрет — убийство себе подобных, припёртых обстоятельствами к стенке, озлобленных. Что ты, ана-литик, по этому поводу думаешь? Э?
— Возможно, — сестра задумчиво взболтнула сок в бокале, — возможно. Открывшиеся об- стоятельства требуют осмысления и расследования. А чтобы расследовать, надо внедрить. Так?
— Умница!
Марина Сергеевна победно улыбнулась.
— Что и требовалось, Витя! Не успел Вячеслав Владимирович заинтересоваться 'Новой Азией', как ты уже встретил человека, способного стать твоим агентом в их стане. И как встретил! На голом наитии. Это ли не доказательство? Э?
— Дразнишься? — Виктор сурово посмотрел на сестру. — Ну, дразнись, дразнись. Хотя, чёрт знает, может, ты и права? Только, если честно, Мариш, мне бы не хотелось становиться этаким слоником с крыльями. Чревато, знаешь ли. Кстати, я дяде Славе ещё вчера сообщил. Он был далеко, но сегодня должен с часу на час объявиться здесь. Тебя что-то беспокоит?
— Да. Меня беспокоит пока один вопрос: можно ли доверять этому парню, Николаю Иванькову? Нет, ты не спеши меня уверять. И не будь таким прекраснодушным. Ведь ты уже сталкивался с предательством. Не забыл?
…И хотел бы, да не мог. Из Чечни в столицу его доставили самолётом, и сразу же в Кремлёвку. Одна операция, другая, третья — рана оказалась более чем скверной: кость пере-бита напрочь. Семь месяцев с аппаратом Илизарова, пожизненная хромота и встроенный барометр, чутко реагирующий на погоду. Военно-врачебная экспертиза вынесла однозначный вердикт — инвалидность третьей группы.
Закалённый в кабинетных баталиях, поднаторевший в строительстве собственной карьеры, генерал Шершнев отлично понимал, каких направлений ветры дуют в коридорах Генерального штаба, и не сомневался, что отставка и пенсия — всего лишь вопрос времени, отпущенного на излечение. На самом донышке сознания ещё пряталась капелька надежды — авось оставят, но рассудок твердил: 'Готовься к переменам'. По жизни он больше доверял рассудку и потихоньку примерял на себя жизнь пенсионера. А почему бы и нет? У него имелось всё для безбедного существования: великолепная пятикомнатная квартира в центре, загородный дом с участком, валютные вклады в надёжных банках и солидная заначка на случай непредвиденных реформ, да и генеральская пенсия тоже позволяла. Единственная дочь к тому времени прочно обосновалась во Франции, удачно и, что удивительно, по любви, выскочив замуж за земельного магната, перебивавшегося выращиванием винограда и виноделием в промышленных масштабах. В кругах, где генерал почитался за своего, считалось престижным отправлять детей за границу, подальше от непредсказуемой Родины.
Виктор Сергеевич точно не помнил, но, кажется, Солженицын сказал, дескать, беда нашего народа в том, что им управляют люди, не связывающие ни собственное будущее, ни будущее своих детей с этой страной. Прав мыслитель, ой прав. Многие это понимали, да помалкивали. И генерал понимал, но противиться сияющей дочериной любви не мог — бес-смысленно. Своё-то будущее он видел здесь, и только здесь.
Парадоксально, но именно поэтому предложение написать рапорт не вызвало совсем уж непреодолимой душевной ломки.
Так-то оно так…но, но, но. Кто бы ещё подсказал, в чём это 'но' заключается. Коро-че, напала всё- таки на Шершнева такая хандра, что хоть в запой, хоть волком на луну.
Отставку внешне он воспринял спокойно, а что в душе, то никого не касается. Сжал зубы, написал рапорт и ушёл.
Как водится у россиян, надо было накрыть 'поляну' по поводу. Он заказал кабинет в приличном ресторане и разослал приглашения узкому кругу сослуживцев из тех, кого считал товарищами. Сугубый мальчишник. Застолье ртов на десять. Время всеобщего сбора — восемнадцать, ноль, ноль.
Когда стрелки показали девятнадцать с копейками, заявился первый и единственный посетитель, к тому же незваный — пожилой полковник из кадров.
— Я без приглашения, Сергеич, примешь?
Стол блистал хрусталём и мельхиором. Призывно лыбились коньячные бутылки, пу-зырились прозрачные лафитнички, истекали слезой деликатесы, белели продёрнутые в кольца салфетки. Но пачкать салфетки было некому. Метрдотель с удивлением и беспокойством поглядывал на одиноко сидящего генерала. По его понятиям, от приглашения на застолье к таким людям не отказываются. Где ему было знать, что эффектный генерал уже выбыл из категории 'таких людей'.
В эти минуты Виктор Сергеевич впервые ощутил боль в груди.
Полковник возник не то, чтобы кстати, однако появилась возможность окатить влагой оцепеневшую душу.
— Давай, Сергеич, примем по штрафной, — предложил кадровик, разливая по фужерам финский 'Абсолют'.
Он томно выцедил свою долю и, подцепив на вилку пласт бастурмы, пристально уста-вился на духовитый кусок мяса. В рот не положил, видимо, решив, что для первого фужера достаточно лишь кратковременного созерцания закуски, отвёл взгляд от вилки.
— Ждёшь? Не жди. Не придут. Ты же в опале. Неужели ещё не понял?
Старик озвучил то, во что Виктор Сергеевич, глядя на пустые стулья и наблюдая за бе-гущей по циферблату стрелкой, никак не мог, не желал поверить. Его натурально и цинично предали. И не враги, те по определению не предают. Предают друзья.
Вот тут ему вставило. Он почувствовал себя курой-гриль: штырь насквозь от…, про-стите, до самой глотки, а его самого неумолимо вращает в палящем пространстве. Ещё не-много, и из него, как сок из тушки, потечёт бессвязная речь. Обида, гнев, боль, непонимание, горечь вот-вот изольются потоком сумбурных слов. Нет, ребята, не дождётесь! Ещё сохранились: разум, достоинство, гордость и воля. Готовая выплеснуться смесь, под высоким внутренним давлением прекратила бурлить, остыла, выстроила полимерные цепочки, скаталась в смоляной ком и улеглась под сердцем.
— А сам-то, что? — Спросил Виктор, лишь бы не сидеть истуканом.
— А мне насрать! — Полковник наполнил фужеры. — Я сегодня рапорт подал. Пора, брат, на отдых. Домик с огородиком, рыбалка, то, сё — растительное существование. Вот уж не думал, что за несколько лет мощное государево учреждение превратится в крысятник. Нет, я не идеализирую прошлое. Во все времена интриговали и подличали, но, хотя бы, соблюдали внешние приличия. Так что, не жалей — ушёл, и правильно сделал. Ну, будем?
— Давай!
В тот вечер, впервые за много лет, Виктор надрался до зелёных соплей.
Ещё через полмесяца они с женой махнули во Францию — обласканная светом Карина мучилась в пустоте. Каждый новый день приносил крохотные, но, тем не менее, болезнен-ные подтверждения неуклонного сползания по социальной вертикали.
На утро после 'банкета' позвонил какой-то — Виктор Сергеевич фамилию не расслы-шал — капитан из военной прокуратуры и в категорической форме предложил отставному генералу явиться для дачи показаний по поводу 'чеченского инцидента'. С его слов получа-лось, что Шершнев сам заварил кашу.
— Знаешь что, капитан, — вспылил Виктор, — шёл бы ты в…Чечню. Когда вернёшься, ес-ли вернёшься…живым, тогда и побеседуем.
Прокурорский больше не досаждал. Зато позвонили из отдела кадров, попросили зайти, оформить пенсионные документы. В Генеральном Шершнев проработал достаточно долго, не раз сиживал на сходках по случаю проводов на пенсию, и всегда наблюдал один и тот же торжественный акт, когда 'имениннику' пенсионное удостоверение вручалось прямо на банкете. Или 'Сам', или кто-то из замов — в зависимости от ранга новоявленного пенсионера — зачитывал благодарственное письмо, лживо сожалел об уходе такого ценного работника, выражал надежду, просил не забывать и, потрясая памятным адресом, извлекал из него малозначительную медальку и красную книжицу военного пенсионера. Виктора Сергеевича демонстративно обошли даже в такой малости — мелкая подлость человечков с мелкой душонкой. За какие грехи? Ведь от него отвернулись как раз те, кто год назад деловито обсуждал при его участии варианты охоты на 'Слона'?
