ошибкой, нарушает равновесие в природе. Репрессиями делу не поможешь, нужно изучать необъяснимые явления природы. Но одно дело — понять это разумом и совсем другое — принять всем сердцем. Шалва прошел слишком долгий путь жандармского офицера, чтобы, подобно Савлу, мигом превратиться в Павла. Он оказался в жизненном тупике, о чем свидетельствует его исповедь «Записки слепого Циклопа». Не случись в финале трагедии, кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Джандиери.

Для понимания этого образа важен сопутствующий ему образ облав-юнкера Павла Аньянича. Судьбы их схожи до мелочей. В романе не показана молодость Шалвы Джандиери. О ней мы узнаем из его записок. Однако на примере Аньянича можно судить о том, каков был Циклоп в юности. Молодой человек проходит тот же путь, но с ускорением и с возможностью не повторять ошибки Джандиери. Это как бы «альтернативный» Шалва Теймуразович. К умозаключению о необходимости прекращения террора против магов облав-юнкер приходит, еще не став полноценным жандармом.

Как и Джандиери, Аньяничу открывает глаза Рашель. Сцена объяснения с ней юноши во время бала — один из самых сильных в эмоциональном плане эпизодов в «Маге»:

'— Эльза Вильгельмовна!

И тут мальчик в лазоревом мундире произнес нечто, возможное в его устах не более, чем выход в Закон учеников без учителей:

— Я восхищаюсь вами, Эльза Вильгельмовна! Я искренне восхищаюсь вами! Выслушайте меня! Полагаю, власти заблуждаются в своем вечном стремлении искоренить, вместо того чтобы изучать и использовать!

— Пашенька!

— Не перебивайте! Пожалуйста, не перебивайте!

Я много думал! Я написал рапорт начальнику училища!.. Вашему супругу!.. завтра я собирался передать сей рапорт… мы выплескиваем младенца вместе с водой!.. теряем, когда могли бы приобрести!..

Боже! — как он был похож сейчас на Шалву Джандиери!' Итак, Савл все же стал Павлом. Верится, что облав-юнкера не постигнет судьба его воспитателя, что это новая генерация жандармов, для которой найдутся более важные дела, чем отслеживание «эфирных воздействий».

…Империя слепа, но ведь слуги ее зрячи! Всевидящие, всезнающие, всемогущие облавные жандармы — уж они-то не оставят Родину в беде! И тут начинается еще один урок — тоже понятный. Кто эти слуги? Е. И. В. Особый Облавной корпус, несмотря на заявленную в романе его элитарность (лучшие школы, лучшая форма, внимание высочайших особ), создается даже не по принципу незабвенного НКВД (классовое происхождение плюс комсомольско-партийный набор), а по методике не менее незабвенного Ваньки Каина. Напомню — «ссученный» московский вор (тоже — в «законе») сумел создать неплохую сыскную полицию из таких же, как он,

«ссученных». Разница лишь в том, что в облавной корпус набирают не действующих магов, а, так сказать, потенциальных, к мажьей работе способных (братья Стругацкие с их саракшевскими «выродками» ). Методика, опробованная веками (у нас — Ванька Каин, во Франции — Видок), но очень опасная. Ведь между магом в Законе державном и просто в «законе» — всего шажок.

И доблестные жандармы, лишенные понимания конечной цели своей работы, этот шажок успешно делают.

Читая страницы романа, посвященные славному полуполковнику Джандиери, невольно вспоминаешь иного весьма известного борца с врагами государевыми — полковника Зубатова. Трудно сказать, имели ли в виду авторы романа эту ассоциацию, но она очевидна. Оба — «крапленые» (Джандиери — почти маг, Зуба-тов — бывший революционер), оба — умны, талантливы и смелы. Что может быть лучше для державы, ими охраняемой? Да только ум и смелость — еще не все.

Полковник Зубатов создал «полицейский социализм» — управляемое рабочее движение — и одновременно широко внедрил в практику полицейской работы провокацию как главный метод расправы с врагами. Джандиери пошел еще дальше — организовал «эскадрон смерти» и одновременно попытался «ссучить» наиболее талантливых магов, взяв их на государеву службу.

На первый взгляд — мудро. А вот на второй…

Беда Зубатова и Джандиери не в том, что они оказались умнее своих коллег, от чего и пострадали. Беда в другом — плохо, когда Закон, настоящий, а не мажий, подменяется полицейской мудростью. Сегодня «эскадрон смерти» истребляет врагов, завтра берет их на службу, а послезавтра — навязывает власти тот же самый мажий «закон», но уже для всей страны. Прозревший Джандиери понимает, какая опасность грозит России и всему миру. Беда лишь в том, что эту дорогу в Никуда вымащивал он сам.

Не год, не два — всю жизнь.

Роман не дает ответа, чем вся эта жандармская кутерьма кончилась в масштабах страны. Но финал промежуточный уже ясен. Князь Джандиери пал жертвой слепоты — и державной, и собственной. Приученные властями к магоборству поселяне не смогли понять всей тонкой игры просвещенного жандарма, перехитрившего самого себя. В реальной истории полковник Зубатов тоже не уцелел в поднятой им же самим буре.

Впрочем, у него хватило смелости поставить под собственными экспериментами точку — свинцовую. Но случилось это лишь в 17-м, когда что-то исправлять и менять было уже поздно.

Вот он, урок: в слепой стране даже самые умные и талантливые, если не держать их за ворот железной рукой, своим рвением способны лишь усугубить эту слепоту.

«Горе тебе, страна, чей царь твой отрок, и чьи князья пируют спозаранку…»

…в соответствии с образной системой организована и архитектоника «Мага в законе».

Первый том посвящен миру «уголовников», а второй рассказывает о мире «сыскарей».

Вообще же в романе дана широкая временно-пространственная панорама. Зрительно структуру романа можно представить в виде конуса, повернутого основанием вверх.

Авторы, словно в кинематографе (тоже детище рубежа XIX-XX веков), начинают с дальнего плана, постепенно приближаясь к крупному. Сначала перед читателями распахивает свои необозримые просторы Сибирь-матушка. О земле каторжников и ссыльных повествуется в неторопливой, чуть растянутой манере. Плавный и неспешный рассказ подчеркивает ту тоску и безысходность, которая овладевает героями. Классический мир кистеня и засапожника, знакомый по романам В. Шишкова, А. Иванова и Г. Маркова, едва-едва не засасывает Друца с Рашелью. Еще немного, и книга Олди могла бы стать добротным авантюрно-бытовым «сибирским» романом с разбойными нападениями на подорожных, дикими оргиями на дальних заимках и проблемой нечистой совести. Однако соавторы вовремя делают «стоп-кадр». Их «камера» плавно движется вперед.

В следующем срезе «конуса» нам представлено уже меньшее географическое пространство — Крымский полуостров. Стиль повествования меняется. Вместо трескучего мороза и леденящего холода в нем ощущается неподражаемая, искрящаяся весельем и здоровым цинизмом, пропахшая ароматом массандровских и новосветских вин курортно-босяцкая атмосфера. Шумный цыганский табор, представления столичного театра, приехавшего в Крым на гастроли, гулянка деклассированных элементов, сходка магов в законе — все это видится глазами «крестников».

Выросшим в глухом сибирском селе Федору и Акулине все это в диковинку. Вероятно, потому и острота восприятия и передачи своих впечатлений во второй книге «Мага» существенно выше, чем в первой, где рассказ ведется от лица жестоко битых жизнью и утомившихся духом Рашели с Друцем.

При чтении заключительных страниц «крымской» части романа невольно закрадывалась мысль о