жандармам ведено бороться с людьми, а не с явлением. Неудивительно, что тайный (запретный!) плод становится сладок, и частная инициатива кого-то из лазоревых мундиров позволяет без особого труда изменить государственные приоритеты. Даже не изменить — ибо приоритетов (с чем именно бороться? почему?!) в борьбе с мажьей напастью попросту нет. Власть слепа, власть глуха — и не спешит шевелить мозгами.

Чем все кончилось в реальной истории — известно. В романе — бог весть. Может, и спасут молодые маги Федор и Акулина многострадальное Отечество вкупе со всем миром; может, и нет. Как тут не вспомнить мадам де Сталь с ее знаменитым: «Горе стране, которую при», ходится спасать!' Великая Империя, всепроникающив могучие спецслужбы. Государь на троне, наконец, -о а все в итоге зависит от двух «перековавшихся» (пусть и очень по-своему симпатичных) уголовников!

Дожили!

Таков первый урок «Мага в законе». Слепые ведут слепых — а вот и яма впереди.

Глубокая, долго падать!'

…авторов романа волнуют все те же «вечные» проблемы, постоянный интерес к которым позволяет некоторым читателям утверждать, будто Громов и Ладыженский «кроят один и тот же сюжет» («Нопэрапон»).

Искусство и ремесленничество, Закон и преступление, Учитель и Ученик, Государство и отдельная личность, чувство и долг, Любовь, Творчество — вот тот широкий диапазон понятий и конфликтов, составляющих идейно-тематическое пространство «Мага в законе». Каждое из них, взятое по отдельности, вполне достойно лечь в основу своей книги. Но Олди, как всегда, не ищут легких путей.

Они намеренно усложняют свою задачу, чтобы потом постепенно выходить из лабиринта хитросплетений, порожденных их неудержимой фантазией.

Тема творчества и связанный с нею комплекс проблем являются центральными в романе. Причем понятие «творчества» трактуется здесь авторами многозначно. Это не только принадлежность к миру искусства и культуры, созидание чего-либо, но и просто способность вложить душу в то, что ты делаешь. Бесспорно творческими натурами можно считать талантливую актрису Рашель Альтшуллер и ее «крестника» поэта Федора Сохатина. Но не меньше творческого задора и в цыгане Друце, тонком ценителе и знатоке лошадей, и в его «крестнице» Акулине, ставшей ученым-биологом. А «гений русского сыска», полковник Шалва Джандие-ри? Разве его служение Закону — это просто бесцельная трата времени, а не постоянный поиск новых и новых ходов в бесконечной игре «в сыщиков и воров»?

Видно, что оппозиции «искусство-ремесленничество», «учитель-ученик» в последнее время все больше и больше занимают Г. Л. Олди. Об этом интересе говорит и недавно вышедший роман «Нопэрапон». Еще пушкинский Сальери утверждал, что он «ремесло поставил подножием искусству»:

Я сделался ремесленник: перстам

Придал послушную, сухую беглость

И верность уху. Звуки умертвив,

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию.

И вот он, усердным прилежанием достигший мастерства и добившийся признания, мучительно завидует «гуляке праздному» Моцарту, получившему гений от рождения. В «Маге» наоборот. Моцарты-'крестники', обретающие магические способности вдруг, сразу, через обряд «крещения», оказываются гораздо менее самобытными и интересными в плане творчества, личностями, чем трудяги- сальери.

Для настоящего Учителя всегда было наибольшим счастьем, когда Ученик превосходил его, поднимая преподанную науку на новый уровень мастерства. Ученики в «Маге в законе» питаются крупицами, объедками со стола Подлинной Магии. Ни один из них не достигает уровня Учителя. Сравним Рашку-Княгиню и Федора Сохача. Первая и певица, и музыкант, и танцовщица, и поэтесса. Второй — почти только поэт. Пусть хороший, прекрасный поэт, но не больше. Нет полного слияния с природой и у Акулины, ученицы Друца. Однако и сами Рашка с Друцем не превзошли своих собственных наставников в магии. Да и можно ли назвать магию героев романа Искусством, творчеством в полном смысле этого слова? Уж какая-то она очень и очень заземленная. Это вам не Морганы и Мерлины. Полон горького отчаяния рассказ Духа Закона о былых временах, когда жили подлинные Маги-титаны. Измельчание грозит всему, бьют в набат Олди, превращая свою книгу в роман-предупреждение.

Пора опомниться, покончить с дилетантизмом во всех сферах человеческого бытия, вернуть в них дух творчества.

Важной особенностью «Мага в законе» следует признать и то, что здесь, как ни в одной предыдущей книге соавторов, много места отводится лирике. Любви. Вероятно, опыт «Рубежа» не прошел даром для Д. Громова и О. Ладыженского. Если раньше лирическая тональность в их сочинениях достигалась, на наш взгляд, прежде всего за счет включения в ткань повествования всевозможных философских отступлений, размышлений, поэтических текстов, то здесь мы имеем дело с подлинной лирикой, начинающей звучать тогда, когда речь заходит о любви Мужчины и Женщины. Герои «Мага» любят и любимы. Нелегок путь каждого из них к постижению и осознанию Любви. Мечется на грани Закона и Беззакония Шалва Джандиери, разрываемый противоречием между чувством и долгом. Удивляется Рашка-Княгиня, ловя себя на том, что она с нежностью думает о своем муже, с которым ее связали обстоятельства и который еще недавно был одним из главных гонителей «мажьего племени». Умиляет тихая нежность в отношениях супружеской пары Сохатиных. И поражает готовность любящих пожертвовать всем для любимого.

Несмотря на отсутствие откровенных постельных сцен, в романе много эротики. Иные страницы буквально пропитаны ею. Взять хотя бы навязчивый кошмар Рашки-Княгини о бале в Хенинге, рефреном повторяющийся на протяжении всего повествования. Или ее же мини-концерт в «Пятом Вавилоне». А грезы Федора и Акулины перед их выходом в Закон? Все это эротика в высоком, чистом понимании этого термина. Без примеси вульгарности и цинизма. И ее присутствие придает роману дополнительную достоверность. Авторы тонко уловили дух, содержание эпохи. Ведь начало XX века в культуре прошло под знаменем эротизма. Стихи Бальмонта и Северянина, проза Андреева и Мережковского, иллюстрации в «Ниве» и «Аполлоне», романсы Вертинского, открытки с изображениями «парижских красавиц» — все это дышит чувственностью, жаждой жизни и наслаждений. И в то же время здесь ощущается некий надлом, обреченность. Вот эту двойственность и сумели передать Олди в «Маге в законе».

Переходя к характеристике образной системы романа, стоит отметить, что в нем при чисто криминальном сюжете нет «правых» и «виноватых». Никто не обладает истиной в последней инстанции. Читатель, взявший в руки «Мага» в надежде на встречу с очередной порцией «бандитско-воровского» чтива с острой приправой из мистики и волшебства, может горько разочароваться. Никто не предложит ему здесь криминальных разборок с применением запрещенного оружия (хотя в конце первого тома и можно найти нечто подобное). Все маги-преступники — люди в высокой степени «интеллигентные» и симпатичные. И противостоят им интеллектуалы и красавцы жандармы. Так и должно быть. В этом правда жизни. Это только в старых книжках о «пламенных революционерах» жандармов изображали или тупицами и грубиянами, или хитроумными иезуитами.

Каждый из героев романа обладает своими, присущими только ему индивидуальными чертами. И все же есть у персонажей книги нечто общее. Эпоха, в которую они живут, властно накладывает на них отпечаток. Все герои находятся в каком-то напряжении, действуют на надрыве, на нервах. В них нет спокойствия и умиротворенности.

Четверка главных героев книги делится по возрастному принципу на две пары: маги в законе, «крестные» Рашель и Друц — и их ученики, «крестники» Федор и Акулина.

И если в первой паре ведущим показался женский образ, то во второй большую идейную нагрузку несет образ мужской.