— Он у нас из Тегерана, — преспокойно объяснил Патрикеич, уже непринужденно приобнявший свою то ли Марианну, то ли попросту Надюшу.

— А это где? — округлила глаза Анжелика, похоже, ничуть не прикидываясь.

— Неподалеку от Ташкента, — сказал Патрикеич. — У него там плантация, хлопок пополам с коноплей, орава вооруженных джигитов и самый натуральный гарем. Хабибулла, у тебя там все еще восемь жен?

— Обижаешь, Дмитрий, да, — сказал Мазур, наливая шампанского и себе, и случайной подруге. — Уже двенадцать. Не считая внештатного состава.

— Слышала? Ты его не серди, а то украдет, и будешь в Тегеране голой плясать с бубенчиками на попе...

— Ой, да ну вас! — фыркнула Анжелика, присматриваясь к Мазуру. — Прикалываетесь оба, вот и все. Он совсем на среднеазиата не похож. Нормальный русский мужик, у меня глаз наметанный.

— Глаз наметанный, рука набитая, осталось только морду набить.

— Ой, да ну тебя, Димка! — с деланым возмущением надулась красотка Анжелика, придвинулась к Мазуру и заулыбалась ему вовсе уж обольстительно: — Вот вечно он так — то прикалывается, то шутки дурацкие гонит. А вы такой солидный, наверняка положительный... Как вы с ним познакомились-то? Настолько не гармонируете...

«А она не дура, — подумал Мазур. — Разве что образованностью не блещет, но на дурочку не похожа...»

— А я его четвероюродный дядя, — сказал он как можно непринужденнее. — Из Мурманска. Боцман дальнего плавания. Завернул вот посмотреть, как племянничек себя ведет...

— Серьезно?

— Да как вам сказать... Насчет боцмана по крайней мере — чистая правда.

И без всякого перехода рассказал старый и пошлый анекдот про боцмана, джинна и юнгу. Анжелика закатилась, будто ее щекотали. Понемногу Мазур начинал осваиваться в абсолютно новых обстоятельствах. Хотя, честно признаться, некоторая потаенная робость и в самом деле присутствовала: впервые имел дело с отечественными проститутками. Не при начальстве будь сказано, двадцать лет назад, вынужденно служа при борделе, он не то что с рядовой тамошней служащей — с хозяйкой заведения крутил амуры, но это было совсем другое дело...

Если подумать, и не робость это была, а нечто среднее между неловкостью и внутренним протестом. Такова уж старая закалка. Трудно было хладнокровно вписаться в ситуацию, когда можно пользоваться этой соплячкой, как вещью, за которую уплочено. Действительно, какой-то другой мир, подумал он сердито. Все остальные-то ничего необычного в ситуации не видят...

Какое-то время он безмятежно травил байки с морским уклоном, прекрасно понимая, что разговорами, как писал классик, тут не отделаешься и придется все же смотреть ируканские ковры. Потом Патрикеич, олицетворяя своей персоною басню о соловье, которого баснями не кормят, подхватил хихикавшую Марианну и исчез за одной из дверей. Анжелика, словно получив конкретный приказ, поднялась и безмятежно бросила Мазуру:

— Пошли?

Вздыхая про себя — глубоко же на старости лет нырнул в пучины рыночной экономики, до самого дна, — Мазур поплелся следом. Никаких ковров за дверью, разумеется, не обнаружилось — попросту большая комната со столом посередине и широким диваном.

Анжелика преспокойно сбросила простыню на пол, потянулась и осведомилась:

— Ну, мне как?

Тут уж было не отвертеться. «В интересах дела», — ханжески успокоил себя Мазур. В конце-то концов, приходилось ради дела вытворять кое-что и похуже...

События, в общем, очень быстро шли своим чередом — как и следует быть, когда нормальный мужик, имеющий на себе лишь простыню, пребывает в компании голой красотки, которой за все заплачено.

Потом, в машине, Патрикеич покосился на него не без довольства собой:

— Ну как, Кирилл Степаныч? Повеселели?

— Не без этого, — признался Мазур, бездумно таращась на разноцветные ночные огни. — Ртом презерватив натягивать — это, оказывается, искусство...

— Что, первый раз столкнулись?

— Ну, — сказал Мазур.

— Ну и поколение у вас, уж простите на дурном слове...

— Какое есть, — сказал Мазур без раздражения. — Слушай, Патрикеич... У меня, честно тебе скажу, впечатление осталось какое-то странное от ее буферов. Чересчур уж твердовато...

— Силикон, конечно, — спокойно сказал Патрикеич. — Они ж обе силиконовые, что та, что эта.

— Тьфу ты, — сказал Мазур. — То-то у меня ощущение, что не буфера глажу, а что-то твердое мну...

— Но вид-то приглядный, согласитесь? Торчат буфера, как я не знаю что...

— Вид видом, а на ощупь... — проворчал Мазур.

— Не понравилось?

— Непривычно.

— А в общем и целом?

— А в общем и целом — дело знает, стервочка...

— Вас домой?

— Куда ж еще, — сказал Мазур. Покосился на верного адвоката и преспокойно распорядился: — Сверни-ка в тот вон переулочек, я отолью. Поначалу не хотел, а теперь приспичило. Ехать еще далеко, а тут темно, и свидетелей нет...

Патрикеич проворно свернул в переулок. Справа тянулась глухая стена фабричного вида, слева раскинулся какой-то парк, освещенные окна, просвечивавшие сквозь гущу веток, располагались довольно далеко.

Мазур огляделся, еще раз убедившись в совершеннейшем отсутствии свидетелей. Протянул руку, выключил зажигание, выдернул ключ и сунул во внутренний карман пиджака, проделав это так быстро, что Патрикеич попросту не успел отреагировать.

Он и пискнуть не успел ни слова — Мазур развернулся к нему всем корпусом и залепил оглушительную пощечину, потом, симметрии ради, добавил по другой щеке, столь же звонко и хлестко. Легонько ткнул костяшками пальцев в кадык, так что адвокат моментально задохнулся, скрючился за рулем в три погибели, перхая и отчаянно пытаясь продышаться. Сопротивляться он и не пытался.

Закурив, Мазур выпустил густую струю дыма в лицо собеседнику и сказал совершенно спокойно, брезгливо, с несомненным превосходством:

— Ты кого же хотел вокруг пальца обвести, гнида юридическая? Знал бы ты, какие волки меня сожрать пытались или хотя бы перехитрить — даже и не брался бы...

— Охренели? — взвизгнул Патрикеич, обретя наконец способность кое-как дышать.

— Сиди смирнехонько, — прикрикнул Мазур. — А то врежу уже всерьез, так, что ребра напополам...

— Вы что?

— Дурак ты, дурак, — ласково сказал Мазур. — И хитрости у тебя дурацкие, просекаемые легко...

— Да вы о чем?

— Сидеть, я сказал! — рявкнул Мазур. — Дай-ка я тебя обыщу для порядка... Да нет, никакого ствола, откуда у тебя ствол, поганка бледная...

— Вы что...

— Молчать, — сказал Мазур резко, словно топором рубанул. — Слушай и пасть не разевай пока что, за первое же вяканье бить буду жестоко и всерьез. Ты меня уже знаешь немножко... Не будем размазывать манную кашу по чистой скатерти. Как говорил герой бессмертной киноленты, сдается мне, мил человек, что ты стукачок. Точнее говоря, лично мне не сдается и не мерещится. Точно знаю. Как я тебя вычислил и