Бирона. Ошеломленный сообщением, Акинфий послал к брату Никите в Ревду тайного гонца с письмом. Тот скакал и день и ночь. Прочитав послание брата из Петербурга, Никита Никитич даже занемог. Приказчики и рудознатцы на всех демидовских заводах приуныли. Их сытым, наглым рожам не на шутку грозили хозяйские кулаки. Плохие вести из Петербурга частенько оборачивались для холопов мордобоем.

Мосолов, главный виновник неудачи, считался у Демидовых старшим приказчиком и имел большие права, но тоже побаивался хозяйского гнева, вспоминая, что в былые годы не раз случалось пробовать тяжесть Акинфиевой руки. Мосолов не мог простить себе некой стародавней оплошности. Ведь еще целых четыре года назад лично к нему приходил отец Чумпина Анисим и говорил о какой-то диковинной железной горе!.. На эти слова вогула Мосолов тогда не обратил никакого внимания. Кляни теперь свою незадачливую судьбу, ищи забвения на дне стакана, злись, отводи душу на рабочем народе, кровяни ему лица направо и налево, без всякого разбора!..

Давно ли пронеслась молва по Уралу о чудесной рудной находке? А ведь уж не одна сотня людей проклинает неведомого вогула Степана Чумпина, открывшего майской ночью в зимовье на берегу Баранчи тайну горы русским начальникам и дельцам.

Недели через две после отъезда Акинфия Демидова из Невьянска в Петербург сын Демидова Прокопий, живший в столице, проведал о поездке отца и тут же сам отправился на Каменный пояс. Предугадав, какой дорогой поедет отец, Прокопий, чтобы не встретиться с ним, поплыл в Невьянск водой по Каме и Чусовой, а уж там добрался лесами до родительского гнезда. Причину этого неожиданного путешествия Прокопий таил про себя: он просто соскучился по Сусанне. Разумеется, отцовским приказчикам он привел иные доводы, чисто делового порядка.

Неожиданный приезд Прокопия озадачил приказчика Шанежку. Как быть? Он сразу вспомнил наказ Акинфия не спускать глаз с Сусанны. Не сделать ли вид, будто и он ничего не заподозрил? Не отойти ли пока в сторону? Подальше от греха? Однако после долгих раздумий он все же послал в столицу гонца с извещением, что молодой хозяин живет в Невьянске.

Открытие кушвинского рудного чуда не слишком поразило Прокопия. Конечно, он огорчился, потому что главное чудо уральских недр оказалось не в демидовских руках. Но сильного волнения он по этому поводу не испытывал: не до того было! Кроме того, он терпеть не мог своего дядю Никиту за болезненную жадность, желчность и мелочность. Полагая, что от мосоловского просчета больше всех пострадал именно Никита, Прокопий Акинфиевич втайне даже радовался дядиной неудаче.

Время шло. В мочажинах и болотах обильно рассыпался голубой бисер незабудок.

Куранты невьянской башни каждый час бесстрастно играли свой мелодичный менуэт...

Безветренная июльская ночь до того тиха, что лист не шелохнется на дереве. Темнота сгустилась, и не под силу людскому глазу одолеть ее. Полыхают где-то вдали вспышки зарниц, на короткие миги слепят мерцание тихих звезд. В демидовском дворцовом парке изредка кычут совы.

Плакучие березы склонили ветви над водой пруда. Поверхность его укрыта плывунами; на блюдцах листьев лежат чашечки водяных лилий. Несколько чугунных скамеек скрыты среди прибрежных берез. На одной из них – Прокопий Демидов и Сусанна. Давно вышли в парк и присели у воды. Колокола на башне прозвонили половину двенадцатого.

– Теперь Акинфия надо со дня на день ждать, – тихо говорила Сусанна. – Намедни дозналась, что проклятый Шанежка ему о тебе весть подал.

– Не велика беда, – беспечно отвечал Прокопий. – Приедет отец, а мы крадучись встречаться станем. А может, еще и задержится в Петербурге – дела у него там немалые.

– Обязательно прикатит, раз ты здесь. Сердцем чую: гложет его ревность, как голодная крыса. Подозревает, что мы любим друг друга. Думает, как бы сынок любимую не отбил. Боишься отца, Прокопушко? Молчишь? Неужто зазорно сознаться? Знаю, что боишься! А ты у меня поучись. Я вот нисколечко его не страшусь.

– Твоя сила – над ним. А я – сын ему. Значит, его сила надо мною.

– Верно. Есть моя сила над ним. Бабья. Весь народ в вотчинах Акинфия боится, а ко мне в опочивальню он без спросу войти не смеет.

– Не надо об этом.

– Ишь какой! Нельзя помянуть, что он ко мне в опочивальню ходит? Вот ты и спаси меня, увези отсюда поскорей. Все обещаешь, что к себе возьмешь в столицу. Я же не корю тебя, что хромоножку свою не позабываешь. Думаешь, не знаю, что иную ночь, тайком от меня, с ней коротаешь?

– Про это кто тебе наплел?

– Да сама видела, как эта святоша Настенька поутру от тебя убегала.

– Неправда! Не любишь ты Настеньку за старое, за то, что раньше у меня с нею было. Хочешь, вовсе сгоню ее отсюда?

– Пошто девку гнать? Она неповинна в том, что ты ее красоту приметил. На лицо не хуже меня, только умения в ней нет, хитрости бабьей, повадок ласковых. Не сумела она тебя властью бабьей так опутать, чтобы ни на кого и глянуть не мог... Так и пусть себе возле нас живет, от отца нас заслоняет.

– Тише, Сусанна!

– Ох какой ты усторожливый стал. В ночной темени даже берез страшишься.

– А в тебе откуда эдакая прыть? Нешто запамятовала, что здесь вокруг нас везде уши? Небось каждому из слуг лестно отцовскую милость шепотком заслужить.

– Чудные вы, мужики! Воровать ходите, а, по пути, своей же тени пугаетесь. Ну, молчи, молчи, только дай на груди твоей погреться...

В темноте, притаившись за толстым стволом березы неподалеку от скамейки, слушала каждое слово этой беседы девушка Настенька. Она по пятам кралась за гуляющей парой.

Покинутая, измученная ревностью, девушка не находила себе покоя больше месяца. Прокопия она любила. Холодела при мысли, что потеряла его навсегда. Сама, преодолевая стыд, подкрадывалась к его покоям в доме, забиралась в опочивальню и, не заставая его, ждала там чуть не до рассвета. Понять не могла, отчего не ласков с нею молодой хозяин в свой последний приезд.

Мучила себя догадками. Стала тайком следить за ним и узнала наконец горькую правду. С ужасом поняла, кто ее злодейка, разлучница. С горя убежала тогда в парк, кинулась оземь, изошла горючими слезами. Теперь от всей души молилась, чтобы скорей воротился из столицы хозяин-отец. В тихой Настеньке вспыхнула такая ненависть к Сусанне, что каленым угольем жгла душу, затмевала все помыслы. Но где взять сил одолеть злые чары разлучницы? Ведь сама-то взята была Прокопием лишь для временной забавы, сознавала, что полюбить его было безумием для подневольной девки. Но уж от Сусанны-то, змеи, никак не ждала тайного удара! Проклятая ночная воровка! Злоба закипала в Настенькином сердце против Сусанны. Ведь для блажи, со скуки сманила к себе Прокопия! Разве эта капризная, своевольная женщина таит в себе ту нежность, что живет к любимому человеку в ее, Настенькиной, верной душе?

Сегодня с вечера выслеживала любимого. Дождалась, когда он затемно пришел в парк. Кралась за березами, неслышная как тень. Видела и слышала, как позднее пришла Сусанна. В темноте Настенька каждым нервом чувствовала, что любовники обнимаются и целуются. Слушая их, Настенька поняла, что хозяйка дома украла любовь молодого хозяина еще с прошлой осени. Значит, все время ходила воровкой. Обманщица! Ведь как ласково разговаривала с обокраденной, как часто садилась слушать Настенькины песни в буранные ночи, не находя, знать, иного развлечения в отсутствие Прокопия.

Конечно, Настенька теперь может сгубить разлучницу. Может открыть правду хозяину. Но девушка мысленно уже дала себе зарок молчать: ведь под пыткой она могла бы выдать и Прокопия! Как ни мечтала она отомстить Сусанне, но гнала эти мысли, сознавая, что в гневе хозяин не побоится руку поднять и на сына...

Настенька явственно услышала в тишине слова Сусанны:

– Не тужи, Прокопушко, что отец нас разлучит. Ты и тогда иную ночку у меня досыпать станешь.

– Ты в уме ли? Или голова не мила стала?

– Подарочек я тебе припасла. Коль скажу, зацелуешь от радости.

– Так говори.

Сусанна засмеялась.

– А ты, оказывается, не по-мужски любопытен. Уж потерпел бы!

– Да говори же скорей.

– Ну, слушай.

Однако Сусанна перешла на шепот, и Настенька не разобрала ничего про ее «подарочек» Прокопию. Зато сам Прокопий слушал с возрастающим интересом и не раз прерывал ее шепот удивленными тихими возгласами. Вот что шептала ему на ухо осторожная собеседница:

– По весне Акинфий в Ревду на неделю уезжал. Заскучала я той порой. Обидно стало, что нет тебя близко. Села однажды в постели и плачу. Разрыдалась в голос и вдруг различаю за постельным пологом будто кошачье мяуканье. Сначала испугалась – ведь сам знаешь, в нашем доме всякое может померещиться. Думала, почудилось, но прислушалась и уже явственно слышу: мяучит кошка! Эдак с час она там мяукала, потом затихла. А я так и не смогла заснуть. Когда рассвело, я заперла дверь, зашла за полог, перемазалась вся в пыли и паутине, но не отстаю, ищу тайник с кошкой. Гляжу: у спинки кровати стена ковром занавешена. Стала я ее легонько простукивать. Не раз ведь слыхала от челяди про тайные ходы в подземелье. Отвернула край ковра, просунула под него руку да и нащупала впалость. Залезла вся под ковер и нашла-таки узенькую дверь. Толкнула ее. Заскрипела, но поддалась, отворилась. Схватила я свечу и опять за ковер. Шмыгнула в дверь, очутилась в коридорчике. Вдруг пламя свечи зашевелилось. Все-таки прошла по коридорчику еще шага четыре. Тут оступилась, увидела крутую лесенку. Спустилась по ней. Зазябла вся от страха и от сырости. Да и дух затхлый.