соринки в них не осталось с тех берез, что на нас с Прокопием Акинфичем осыпались, пока мы с ним от скуки звездами любовались. Тебе ли со мной тягаться, с моей ли силой? Хозяйка я в доме!

Прошла неделя. Предчувствия на этот раз обманули Сусанну: Акинфий Демидов все еще не воротился из столицы. Однако монотонная жизнь старого демидовского завода была все же неожиданно нарушена: несколько горных офицеров прибыли на завод и сообщили, что командир Урала генерал Татищев в будущий понедельник проследует через Невьянск по пути на реку Кушву, где он будет осматривать Железную гору.

Офицеры задержались в Невьянске ненадолго. Откушали с Прокопием Акинфиевичем и укатили дальше. После их отъезда Прокопий позвал Шанежку, наказал выслать землекопов и по обе стороны от завода починить дорогу на десяток верст, засыпав все рытвины и ухабы. Самойлычу молодой хозяин приказал приготовить во дворце лучшие комнаты на случай, если высокий гость надумает отдохнуть и заночевать в Невьянске.

Отдавая слуге все эти приказания на всякий случай, Прокопий в глубине души все-таки полагал, что Татищев едва ли заедет в гости к Демидовым. Но и Савве было наказано отметить приезд начальника курантами, то есть в надлежащий миг перевести их с менуэта на марш.

Точного часа проезда командира через завод никто не знал. Чтобы все же ненароком не опростоволоситься, Шанежка повелел жителям пораньше выйти в понедельник на соборную площадь Невьянска в праздничной одежде. Женщинам, девушкам и ребятишкам быть с букетами цветов.

Проезжавшие горные офицеры подняли всю эту суматоху не только в Невьянске. Все прочие заводы и селения, на протяжении от крепости до Железной горы, были взбудоражены точно так же, как и демидовский завод.

Утро понедельника было хмурое, но, несмотря на тучи, предвещавшие ненастье, дождь не накрапывал.

В Невьянске народ собрался на соборной площади чуть не с рассвета. Шанежка в новой поддевке и сапогах, обильно смазанных дегтем, с плетью в руках был среди народа. Он важно вышагивал перед группами мужчин, поругивался без всякой причины, грубо заигрывал с женщинами. Иная девушка взвизгивала от его щипков. На густые рыжие волосы приказчик вылил все масло из лампадки.

Прежде чем отправиться на площадь, он самолично выпустил напоказ из псарни в парк свору борзых – есть чем похвастать! – отпер ворота парка и приставил к ним двух сторожей с наказом распахнуть чугунные створы, если тройка командира свернет на дорогу к хозяйскому дворцу.

Отдавая приказания, Шанежка то и дело подкреплял их зуботычинами.

Командир горного Урала выехал из крепости в четвертом часу утра, на тройке вороных. В экипаже сидел один, обложенный подушками, и скоро задремал.

Начальник драгунского конвоя велел солдатам не шуметь и решился не тревожить сон генерала до самого Невьянска.

Пробудившись, Татищев разглядел уже невдалеке, на фоне туч, демидовскую «падающую» башню. Потом дорога пошла душистым сосновым бором, а за ним полями и лугом. Воздух сразу наполнился запахом полыни и мяты, и наконец тройка вынесла экипаж на околицу слободки, где жили демидовские углежоги. Ребятишки дружно отворили ворота в прясле рубленой крепостной стены – Татищев очутился в демидовской цитадели.

Миновав слободку, Татищев опять стал думать о кушвинской горе, но не забывал присматриваться и к демидовским владениям.

Избы в слободках ему нравились: чувствовались хозяйственные руки. Понравилась и дорога, гладкая, усыпанная шлаком, чтобы не пылила. Возле изб сады. Удивляла, однако, пустынность слободок: на улицах почти не было жителей. Даже слободские псы не гнались за экипажем: запертые во дворах, они подавали голоса из подворотен.

На радость Шанежки поезд командира проехал околицу Невьянска без четверти десять. Впереди скакали драгуны. За ними катили коляски с горным начальством, а в арьергарде рысью шла татищевская тройка вороных; ее пристяжные, картинно склонив головы на двойных мундштуках, мели дорогу длинными гривами.

Когда экипажи приблизились к соборной площади, колокол прогудел десять раз. Тройка уже неслась по площади.

Татищев как на ладони увидел отсюда плотину пруда, башню, домны, заводские корпуса, собор и фасад дворца среди тенистого парка. На площади у собора чернела огромная толпа.

Куранты башни играли бравурный марш. Генерал узнал любимый мотив, звучавший когда-то в дни Полтавы. Под звуки этого марша петровских времен генерал поравнялся с первыми шеренгами людей на площади. Татищев встал, держась за кушак кучера. Тот слегка придержал бег коней. Татищев снял шляпу, перекрестился и отдал честь собравшимся. Тут же полетели в экипаж цветы. Генерал кланялся, улыбался и помахивал рукой.

Горячая тройка, напуганная криками и песней, пошла вскачь. Кучер покрикивал: «Позволь! Позволь!» – но никак не мог перевести коней снова на рысь. Татищеву пришлось сесть; он так и не заметил приказчика Шанежку, согнувшегося в низком поклоне.

За площадью тройка снова полетела вдоль пустынной улицы, мимо лавок и лабазов, и уже через полчаса была далеко от Невьянска. Народ в недоумении расходился с соборной площади. Жизнь завода возвращалась в обычную колею.

Вечером в тот же день Самойлыч доложил Прокопию, что Настенька потерялась. Маремьяна подумала, что и она ушла на площадь встречать генерала, но день прошел, а Настенька так домой и не явилась.

Прокопий приказал искать ее по всему заводу. Но найти ее не удалось. Молодой хозяин накричал на Шанежку и выгнал из дому всю челядь искать беглянку.

Сусанна равнодушно приняла весть об исчезновении девушки, но к вечеру стала хмуриться и покусывать губы. Когда же до ее ушей долетели девичьи крики с берега паркового пруда, Сусанна побледнела и чуть не бегом пустилась к пруду. Там, у прибрежных кустов, нашли брошенную Настенькину косынку.

Пришел на берег и Прокопий Демидов.

– Багры сюда, – приказал он слугам. – Ищите в пруду! Да пошевеливайтесь быстрее...

Долгое время все поиски были тщетны. Но лишь только Сусанна вернулась в дом, уже в сумерках, при свете фонарей, из черной прудовой воды слуги вытащили тело Настеньки-утопленницы.

Акинфий Демидов вернулся домой в день похорон Настеньки.

Караульный, дремавший на солнышке возле башенных ворот, очнулся, услышав бойкий перезвон бубенцов. Он едва успел привскочить с лавочки, как мимо промчалась тройка белых лошадей. Экипаж хозяина! Караульный ахнул от неожиданности: ведь уезжал хозяин на тройке гнедых. Померещились, что ли, эти сказочные белые кони?

Экипаж въехал в пустынный двор. Акинфий Демидов в сердцах закричал:

– Сдохли, что ли?

В это время Шанежка валялся на постели в своей избе. Он так и похолодел весь, узнав голос хозяина. Вскочил с постели, посмотрел в окно, тоже оторопел, глянув на белую масть лошадей. Опрометью кинулся к хозяину, всходившему на ступени подъезда. В ту же минуту из дому вышел Самойлыч. Демидов, не ответив старому слуге на поклон, крикнул сердито:

– Где вся дворня? Куда провалилась?

Шанежка, подобострастно кланяясь, отвечал за Самойлыча:

– На погосте все... С благополучным вас возвратом, батюшка Акинфий Никитич.

– Почему на погосте все? Кого хороните?

– Настенька преставилась, царствие ей небесное. На запрудном погосте упокоится. Все туда и подались,

– Отчего померла?

– В пруду утопла.

– Купалась, что ли?

– В садовом утопла. Сама порешила себя.

– Дьяволы! Покойником в доме хозяина приветите после долгого пути.

– Тредневось горный командир мимо нас проследовал.

– Без тебя наслышан. Хорошо, что хватило у вас ума маршем встретить слугу государыни. Самойлыч, баню! Всего меня пылью запорошило.

Уже от дверей Демидов крикнул кучеру:

– Данила, коней помыть, досуха протереть и выскрести. А через часок сюда во двор в недоуздках привести... Не лошади – сокровища!

Вымытый Самойлычем в бане, Демидов напился квасу, надел новый, только что сшитый в столице шелковый камзол вишневого цвета с золотым шитьем. Оглядел себя в зеркале, крикнул Самойлычу:

– Маремьяну ко мне!

– Изволили запамятовать, сударь-с: на погосте она со всеми.

– Ишь ты! И старуха, стало быть, там? Небось когда мой час пробьет, вас за гробом плетями придется гнать?

– Чур, чур, наше место свято! Страсти какие, господь с вами, сударь-с...

Демидов резко обернулся на знакомый, давно не слышанный голосок... Сама пожаловала!

– Сусанна Захаровна! Самойлыч, вон!

Она кинулась к нему, охватила его шею, целовала часто, шептала, задыхаясь от волнения:

– Родимый! Радость моя! Воротился? Соскучилась, тоскую, а он там, в Петербурге, и бровью не ведет... Дай поглядеть на себя. Нарядный какой! Тревожилась... Здоров ли?

Сусанна увлекла Демидова в глубокое кресло, прижалась вся к его груди.

– Притомился, поди, с дороги, а я вот так сразу и к тебе?

– Милая! Всю дорогу только о тебе и думал. Скучал. Вижу теперь, слава богу, что ты прежняя. Нет, лучше прежней.

– Неужли печаль о тебе меня не состарила?

Демидов взял в ладони ее лицо.

– Рано тебе стареть!.. Скажи-ка... Прокопий-то как тут? Что-то у вас