что к ней сразу потянутся длинные руки с темными, худыми замыслами. Издалека потянутся!

– Только бы не демидовские. Другие не страшны: отдавлю! Только Демидовых побаиваюсь. Если бы не вы, крепость Катерининск не пришлось бы заместо меня Геннину строить.

– В наше время, Василий Никитич, водятся руки и подлиннее и пострашнее демидовских. Руки-то притом вовсе чужие.

– Знаю, но буду бороться.

– Неужли с герцогом Бироном бороться возьметесь?

– Попробую. Слыхали уральский сказ? Он мудростью народа рожден. Сказ про то, будто на старости лет волки клыками и в железо впиваются, да так, что перегрызают.

Вы, господин Демидов, как думается мне, честнее, чем ваш отец. Просить – просите, а ларца с серебром на стол не ставите.

– За Благодать ларцем не откупишься.

– А, значит, и у вас мысль такая была? Стареет, дескать, командир. Старость податлива. Не богат Татищев, да и не святой, когда-то принимал подарки... А сказать вам, много ли Татищев нажил?.. Домишко в столице со всяким хламом памятным. Все найдется в нем, начиная от шведских ядер с поля Полтавы, но нет там ни одной вещи, чтобы душу стыдом коробила.

– Эх, Василий Никитич! Государыня все равно вашу гору Благодать какому-нибудь немцу подарит. Вот-то у вас заводчик-законник объявится!

– Страшные у вас мысли! В том и ваша сила, что не боитесь их высказывать. Но Благодать пока в моих руках. Без вашей подсказки вряд ли кто-нибудь на нее позариться посмеет. Скажите, как же вы, Акинфий Демидов, заводчик русский, поступите, когда борьба эта в столице начнется?

– В сторону отойду... Демидовы гору проморгали. У моего Мосолова и у вашего Ярцева дорожки-то к рудной канцелярии одной длины были, от берега Баранчи, когда Степан Чумпин руду им показал. Мосолов – отцовской выучки. Хозяину служит, но свои ноги бережет. Опередить себя в таком деле позволил.

– Да, у моего Ярцева смекалка получше оказалась. Сумел на вашей же шайтанской конюшне из всех коней лучшего выбрать, чтобы в крепость скакать с заявкой...

Демидов встал, и Татищев подумал, будто гость его все же пониже ростом, чем показалось вначале. Тяжелый взгляд заводчика не выражал ничего, кроме усталости.

– Позвольте, ваше превосходительство, откланяться.

– Благодарю за посещение. Как же считать мне теперь? Лежит первая жердь к нашей дружбе через былую трясину вражды?

– Лежит. Березовая, не ломкая. Была бы раньше положена – много бы обрелось в уральской земле чудес.

Татищев сам распахнул дверь кабинета, вышел с Демидовым рядом. Молча прошли они мимо примолкших чиновников. Уже на парадном крыльце обменялись глубокими поклонами. Никто не понял, кем же они расстались, врагами ли, союзниками... Но все запомнили: государственный хозяин Урала провожал до самого порога неожиданного гостя, признанного всем краем за самого самовольного уральского хозяина.

Судьба края была в их руках. Гнездо одного – в Невьянске, гнездо другого – в Екатеринбурге, сиречь Катерининске.

Татищев, воротившись в кабинет, знал, что государственный закон не примирить с демидовской волей.

Демидов, садясь в экипаж, думал, что для обещанной жерди в мост дружбы с Татищевым он срубит самую топкую березу...

На березах невьянского парка Демидовых обильные росы после студеных утренников исподволь начинали смывать яркость изумрудной листвы...

Вернувшись из поездки к Татищеву, Демидов больше недели бродил по дворцу и заводу мрачнее грозовой тучи. В правежных избах по его наказу было перепорото немало неповинных людей.

К хозяину наезжали из разных вотчин приказчики, вызванные для разговора наедине. Выходили от хозяина с бледными лицами, забывали надевать шапки....

Вечерами Акинфий частенько сидел в отцовском кабинете. Здесь все оставалось таким, каким было при жизни Никиты Демидова, будто он только на время вышел и вот-вот воротится назад.

Закрывая стенные отверстия слуховых труб, красовался на самом видном месте портрет царя Петра, присланный Демидову в подарок из-под Кизляра. В рамке под слюдой – собственноручное письмо царя. Чернила кое-где пожелтели, но почерк Петра, его размашистую вычурную вязь сразу отличишь от любой другой руки; в письме всего шесть строк: «Демидов, я заехал зело в горячую сторону. Велит ли бог видеться? Сего ради посылаю к тебе мою персону; лей больше пушкарских ядер и отыскивай, по обещанию, серебряную руду...»

В отверстиях слуховых труб можно услышать все, что творится во дворце. Но в эти вечера, сидя в отцовском покое, Демидов не прислонял уха к дырам, а думал, как ловче отписать Бирону про неудачу с откупом кушвинской горы.

Собственный просторный кабинет казался ему темным, когда он мерил его тяжелыми шагами, так и не находя решения. Устав от бесплодной ходьбы, он запирался в опочивальне и с теми же думами ложился в постель. К Сусанне не наведывался. По утрам она встречала его ободряющими поцелуями, на короткие миги смягчавшие его хмурость.

А Сусанна принимала по ночам Прокопия и была всегда готова выпустить его в потайную дверь. Эти ночные угарные часы окончательно опутали Прокопия, связали его разум. Теперь Сусанна знала, что власть ее над Прокопием так же сильна, как и над Акинфием. Клятвами в вечной любви добилась она наконец от Прокопия согласия увезти ее тайком с собой в столицу. Ехать решили вместе и поскорее...

Сусанне хотелось на волю, чтобы жить не под демидовским надзором и не на Урале, а в столице. Там – приволье, люди, веселье. Останется с ней Прокопий или нет – это казалось ей делом второстепенным. Самое важное – полная свобода. Ведь за Уралом Акинфий не настигнет, не тронет, а за молчание о некоторых невьяиских делишках она еще потребует тогда от Акинфия подношений, не менее ценных, чем получает сейчас Бирон. Давно помышляя о бегстве, она накопила немало ценностей. Хватит не на один год...

Наконец демидовский гонец отправился в столицу к Бирону с письмом и сундуком. Подняли этот сундук на возок четверо слуг... Долг был исполнен, пришло время покончить с монашеским образом жизни. Вечером, как только посыльный уехал, Демидов постучался к Сусанке. Изнутри в двери щелкнул ключ, и на пороге опочивальни Сусанна встретила своего хозяина горячим и долгим поцелуем...

Обещав Сусанне освободить ее от власти отца, Прокопий действовал не только под ее влиянием. Был у него и свой расчет. Его самолюбию льстило, что на редкость красивая и властная женщина будет всецело принадлежать ему одному, станет помогать его планам в столице.

Прокопий втайне страстно мечтал о титуле. Сусанна могла стать приманкой для тех, от кого это зависело. Он не был уверен в ее постоянстве, ибо уже не раз испытал лживость такого рода «роковых» женщин, но он рассчитывал удержать ее прочно около себя не чем иным, как страхом. Знает же она, что в любой момент может из столичных дворцовых зал угодить опять на Урал и кончить жизнь в любой шахте, на цепи, прикованной к тачке.

Отнимая у отца любовницу, сын не задумывался над тем, как тот переживет разлуку с Сусанной. Но он трезво оценивал риск, учитывал трудность побега, и готовился к нему весьма осмотрительно. Преданности и уважения к отцу у Прокопия не было. Раньше он просто боялся отца, ибо тот мог оставить сына без гроша. Но, побывав за границей по торговым делам фирмы, приобрел самостоятельность, ибо в его руках была теперь прибыльная торговля. Именно благодаря стараниям Прокопия удалось прославить на весь мир демидовское железо с маркой «Старый соболь».

Подготовляя бегство Сусанны, Прокопий тайно искал в вотчинах людей, готовых устроить это опасное предприятие,

Однако при всей своей хитрости и осторожности Прокопий не видел, что за каждым его шагом следят люди Шанежки. Избитый приказчик не позабыл своего позора. Не мог позабыть, как кулаки молодого хозяина повергли его в дорожную пыль, как хозяйский сапог охаживал бока избитого, пока тот вовсе не потерял сознания. Шанежка со скрежетом зубов вспоминал те десять дней, какие он пластом провалялся в постели, и после того перестал слышать на левое ухо. Ничего он не знал еще о причинах частых отлучек Прокопия из Невьянска, но учуял в них нечто недоброе, тем более, что раньше молодой хозяин не любил одиноких прогулок.

Вероятно, Прокопий ищет себе другую любовницу вместо утопленницы – так полагал приказчик. А где же искать подходящую, как не на дорогах, где бродят «шатучие беглецы» с Руси, или в тайных скитах кержаков, где тоже немало юных красавиц девственниц.

Горя мстительным желанием поскорее дознаться до правды и лишний раз очернить сына перед отцом, Шанежка следил за Прокопием сам или поручал это катам с Елупанова острова. На тех-то он мог положиться! Больше всего Шанежка тешился надеждой, что Прокопий к тому же обкрадывает отца, ищет укромные местечки – захоронки для краденого. Ведь он и сам-то прячет в земле рублевики, сворованные из коробов, когда их выносят из-под башни. Про эти шалости приказчика как-то проведала и Сусанна. Не побоялась даже пригрозить приказчику, когда приходила к нему в избу насчет Настеньки...

Словом, и Прокопий, и Шанежка одинаково жили надеждами. Ни тот, ни другой не подозревали, как сложно переплетаются выбранные ими пути-дорожки...

А время шло себе своим чередом, предоставляя обоим равные шансы прийти этими дорожками к задуманной цели.

Сентябрьский погожий день стал после полудня