ветреным.

Савва, поспав после сытного обеда в купеческой слободе, возвращался в свою башню по заводскому двору. На старых липах около башни беспокойно шелестела шумливая листва. Савва не любил этого тревожного шелеста, с тех пор как бежал из-под плетей в Тулу: тогда в побеге шорох листвы преследовал бунтаря-стрельца, пугал его в лесах...

...И сейчас липы шумели беспокойно. Чтобы уйти от ненавистного шума, Савва отправился по лестничным переходам на самый верхний ярус башни.

Колокол ударил три раза. Глянув вниз, Савва увидел, как из распахнутых ворот выехал старый хозяин на вороном коне. Свора собак и три псаря сопровождали хозяина.

Савва велел дозорному принести скамью, а затем почистить колокола курантов.

Оставшись в одиночестве, Савва смотрел бездумно на бегущие в небе облака.

Наступила осень. В эту пору только и полюбоваться с башни величественной красотой уральской природы. Летние ситцы еще не сменились золотой парчой, но эта перемена наряда уже наметилась, кое-где в лесах багровели осины – глаз не оторвешь, особенно под неярким лучом осеннего солнышка.

Услышав шаги, старик неожиданно увидел Сусанну. Ветер плотно обжал на ней сарафан. Она стояла у решетки перил во всей своей грешной красоте. Тихонько засмеялась и заговорила первой:

– Напугала тебя? Я-то думала, ты спишь.

– Соснул часик, после обеда. Такая уж у меня служба, чтобы днем спать. Да вот листва своим шумом меня наверх загнала.

– Ветер-то какой! Даже дышать трудно, а все равно хорошо вольным ветром подышать!

Сусанна следила, как раскачиваются ветви берез в хозяйском парке. Действительно, здесь, наверху, шума почти не слышно.

– Куда это хозяин с псами подался?

– Щенят захотелось ему на бегу посмотреть. Много щенят народилось – прямо урожаи на псов у Демидовых.

– На все, видать, нынче, после буранной зимы, урожай. Хлеба в хорошем колосе, в огородах густо. Капуста, сказывают, до того туга – хошь топором разрубай. У людей в люльках тоже не пусто. Не осуди, ежели спрошу: почему давно сюда ко мне не поднималась?

– Да так... И дела будто не делала, а тебя в башне навестить все времени не хватает.

Перегнулась через перила, поглядела вниз.

– Легче! Мотри, чтобы голову не обнесло.

– Любо мне с высоты поглядеть. Земля будто так к себе и тянет.

– Она человека завсегда тянет. Всех к себе ждет, и бедного и богатого. Кого долго ждет, а кто сам себя к ней приближает.

Сусанна испытующе посмотрела на Савву и перешла на другую сторону яруса. Савва заметил, как напряженно она вглядывается вдаль.

– Аль кого приметила на дорогах?

– Нет, нет, никого. Просто гляжу.

– А взгляд-то у тебя тоскливый, будто прощальный.

– Скажи-ка, Савва, куда вон та дорога тянется?

– А тебе зачем?

– Всякому нужна своя дорога.

– Ты лучше тропку выбери. По тропкам-то легче дойти.

Сусанна снова испытующе посмотрела на собеседника, переспросила настойчивее:

– Так куда же та дорога?

– На Верхотурье. Вроде бы недавно про нее уже спрашивала.

– Спутать боюсь.

– Аль собралась куда?

– И то собралась.

– С хозяином?

– Одна.

– Тогда о тех дорогах зря спрашиваешь. Вон на лесные гляди.

– Ишь как сразу насторожился! То-то, слуга хозяйский! Глядишь на меня, как ястреб на цыпушку.

– Зря плетешь, хозяюшка. Лучше ладом сказывай, куда собралась. Давно чую, о чем помышляешь.

– Правду сказать?

– А это уж как бог тебе на душу положит.

– Нет уж, лучше помолчу.

– На все будто хитра, а помыслы таить не наторела. Очи выдают.

– Какие помыслы? Что ты, Савва? Мне ли от тебя тайны скрывать?

– Стало быть, не волка во мне видишь?

– С зимы я в тебе волка видеть перестала. С того вечера, когда рассказал, как мужа моего зарубил, а меня хозяину отдал.

– Что же рассказал, отвел душу грешную. Углядел тогда в твоих очах тоску по вольности. Молодость твою пожалел, да, видать, толку мало.

– Почему думаешь, что толку мало? Ведь я, Савва, бежать решилась.

– Давно бы так.

– Пошто не крестишься от страху перед хозяином?

– Говорю тебе: на волю давно пора.

Сусанна засмеялась.

– Смехом боль душевную лечишь?

– Пошутила я. От вас разве убежишь?

– Значит, все-таки боишься меня? Привыкла в любом человеке доносчика видеть?

– Отворишь мне ворота, когда побегу?

– От опочивальни твоей до моих ворот не близко. Сперва надо суметь из дому уйти.

– Из дому – сумею.

– Тогда к воротам не ходи. Ладнее место есть. Про то место теперича здеся только я один знаю. Хозяин и тот, наверняка, про него позабыл.

Савва задумался, вздохнул тяжело.

– Вот слушай! По саду пойдешь мимо беседки с голой мраморной бабой. Свернешь в ложок с сосенками, а по нему – до самой стены. Калитку отыщешь. Сейчас она на запоре. А ключик от нее я сохраняю. Понадобится она – скажешь загодя. Я и отворю. Из калитки выйдешь в нейвинский лог, а по речке до мельничной запруды рукой подать. Поняла? Завтре на досуге погуляй по саду... Проверь Саввины слова. Помни: за мельницей куда хочешь подашься... Куда пойдешь-то?

– Пока не знаю.

– То-то вот и оно. Значит, про то он один знает, да помалкивает.

– О ком речь ведешь?

– Ошибки бы какой не дал Прокоп Акинфич. Молод и горяч. Он тебя готов в зубах нести за тридевять земель. Только одно беда – дороги ухабистые, да больше лесные.

– Видал меня с ним?

– Видел. Ночью. У пруда с ним обнималась.

– Не убереглась, значит?

– От меня уберечься не просто. Ночью ловчее домового шагаю. Бедовой уродилась, коли от одного Демидова к другому, зажмурясь, в руки идешь. Помогу. Беги! Под любой пыткой не выдам. Охота и мне перед смертью хоть одно такое дело сотворить, чтобы на том свете черти из меня жилы полегче тянули, сковороду подо мной послабее калили. Охота, чтобы здесь на земле, где людские жизни губил, хотя бы одна рука свечу в помин моей души грешной затеплила.

– Савва! Неужли взаправду мне помочь решишься?

– Ежели завтра не найдешь той калитки, тогда не верь мне, окаянному.

– Господи!

– А хозяина старого тебе, стало быть, не жаль?

– Сам-то он когда кого жалел?

– Разум он без тебя утеряет. Подумать страшно, что тут содеется!

– Новую, еще получше, сыщет.

– Баб-то много, знамо дело. Только такую не скоро сыщешь. Помогу! До мельницы сам провожу, а уж там не мое дело. Только бы, говорю, у Прокопа ума хватило.

Савва с сомнением осмотрел Сусанну с ног до головы. Покачал головой.

– Греховности в тебе на пятерых баб с лихвой хватит. Водятся же такие на Руси! Спокон веков. Одна вон какая была! Всею Русью было завертела. Не хвати у пучеглазого братца, Петра Ляксеевича, силенок в монастыре ее утихомирить, не таскали бы теперича наши бары поверх своих волос конские хвосты в пудре, да шелк на камзолы не переводили... Скоро побежишь?

– Когда время придет.

– Не раздумай. Не струсь. Ночку выбери вот такую же ветреную. Беги до поры, пока лист не опал. По пути всего бойся, пока за горбы Каменного пояса не выберешься. Страх разум светлит.

– А если про все, что сейчас говорили, завтра хозяину скажешь? Если нарочно прикинулся добрым? Тогда что мне будет?

– Зря с дельного на пустяк скачешь. Демидовых щенятами за собой водишь, а мне на слово поверить боишься. Аль не слыхивала, что на Руси иные душегубы перед смертью праведниками обертывались?

– Поверила, Савва.

– Перекрестись.

Сусанна исполнила просьбу собеседника.

– Вот так. А теперича на небо гляди. Ишь как облачка вольно бегут. Ничем не удержишь. Так и ты побежишь. Твоя неволя – мой грех. Пособил взять тебя в демидовскую клетку, теперича пособлю из нее вырваться. Прокопу вели в лесах почаще оглядываться.

– Выслеживают там?

– Не выспрашивай попусту. Скажи ему, пускай разом подается к Тагилу да у Марьиного омута свернет на дорогу в осокинские леса. Там, на берегу Пужливой речки поспрошает заимку Егора Сыча. Дружок мне. Жизнь ему даровал против демидовской воли. Велел мне его Никита навек успокоить, а я отпустил. Пожалел. За сказочку про жар-птицу. Вели Прокопу, как свидится с ним, примету заветную сказать. Такие слова произнесет: дескать, Савва, мол, велел сказать, что у щуки на зубок горошина накололась. Не позабудь! Лучше Егора никто тебя на волю отселя не выведет...

Спустившись с башни, Сусанна не зашла домой, решила тотчас же искать заветную калитку, а главное, ей хотелось заверить себя, что Савва – друг.

Все годы она присматривалась к старику. Всегда чувствовала его расположение. Он вызывал в ней доверие, казался, несмотря на свою страшную славу, самым человечным из ближайших демидовских подручных. И вот нынче она отважилась открыть ему свой заветный помысел.

На душе у Сусанны стало радостнее, как услышала, что Савва одобрил ее план, посулил ей помощь и предсказал удачу.

Она быстро шла по парку, тревожно шелестевшему листвой.

Танька и Машка, сидевшие возле пруда, не заметили ее в тенистой аллее. Она еще ускорила шаги, почти побежала. Вот и беседка с мраморной богиней.

Остановилась, отдышалась, огляделась по сторонам. При таком-то шуме ничье ухо не уловит осторожных шагов.

Она стала спускаться в лог, поросший соснами, кустарником, папоротником, крапивой. Изжалила руки, но больше всего заботилась, чтобы не оставлять заметных следов в зеленой поросли...

В логу полумрак. Пересвистываются птички. Здесь над головой уже не шелест листвы, а тихий шорох высоких крон, хотя