разбрызгивая босыми ногами жидкую грязь.

Татищев даже улыбнулся ему вслед.

– Ишь как лупит! Ветерок парень!

Староста еще не оправился от испуга. Решил, что командир уральского края явился чинить допрос о вчерашнем крамольном старце. Но когда генерал осведомился о Ерофее, староста даже обмяк от радости. Неужто пронесет опасность?

– Старшего твоего сына знаю. На рудознатца у меня в крепости обучается.

– Так точно. Только выйдет ли толк? Наука рудная мудреная, немецкая. Может, нашему-то, мужицкому понятию и не по силам? Слыхал я, будто не по-русскому обучают. Эка страсть! Не одинова говаривал я сыну, чтобы не лез к рудному делу.

– Ну и зря парня с панталыку сбивал. Мне свои рудознатцы позарез нужны. Русская смекалка у рудознатцев да литейщиков мне всего дороже. В их дерзании смелом – вся будущность отечества нашего, могучесть его. О сыне твоем мне докладывали. Говорят, старательный и толковый... Как меньшого зовут, которого за Ерофеем послал?

– Тихоном.

– Имя-то тихое, а парнишка прыткий. Непременно и этого ко мне в обучение присылай... Всех-то сколько у тебя?

– Парней четверо да три девки.

– Хорошо. Бог вас, видать, не обидел!

Драгуны, спешившись, стояли возле коней. О приезде главного командира знала уже вся слобода. Из окон украдкой наблюдали многие глаза за событиями у старостинои избы.

Заложив руки за спину, Татищев прохаживался по свежей траве, мокрой и усыпанной опавшими белыми лепестками. Их сбило с черемух дождем. Наконец показался Ерофей с мальчиком старосты. Оба запыхались от быстрой ходьбы.

– Здравствуй, Ерофей! Спасибо, постреленок! Скажи-ка мне, малец, чем станешь отечеству пользу приносить?

– Как велите.

– Молодец! Горным делом велю тебе заняться.

– Горщиком, стало быть, вроде дяди Ерофея?

– Уж это сам смотри: либо горщиком, либо литейщиком. В том и другом ремесле одинаковая польза и тебе и отечеству. Подрастешь – грамоту осилишь.

Татищев повернулся к Ерофею, нахмурился.

– Нужен ты мне. Проводи-ка меня к озеру.

Генерал пошел по тропе впереди Ерофея. На берегу Татищев уселся в старом рыбачьем челне, под тенью березы.

– Видишь, Ерофей, самолично к тебе в гости приехал. Великое тебе спасибо за находку. Зело обрадовал меня! Редкостную друзу отыскал. В Петербург отправлю. Пусть в столице полюбуются, какие самоцветы в нашем крае дельные горщики отыскивают. Ты опять, Ерофей, моим немцам нос утер... Знаешь, какой самоцвет открыл?

– Поведайте, коли милость будет.

– Рубин.

Ерофей перекрестился.

– До сих пор знатные рубины только в Индии обретали, превыше изумруда ценили. Даже у статуи Будды рубин в чело вправлен. Царственный камень! Не ожидал, поди, такой самоцвет отыскать? Никто в крепости из заморских умников глазам верить не хотел, как показал им твою находку. А поручик Рефт сразу догадался, кто, мол, эдаких два самоцвета редчайших в единой слитной друзе найти мог. Так сразу и сказал, что только Ерофей Марков. Вот ты каков. Честь и слава! Спасибо тебе уже сказал, но этого маловато! На досуге придешь ко мне в крепость за достойной наградой.

– Премного благодарим.

– Молодец! Впредь на поиске в оба поглядывай. Глядишь, еще что-нибудь диковинное сыщешь. Такой уж у тебя талант счастливый родной край прославлять. Притом не забывай мой наказ: всякий незнакомый камешек мне приносить и... демидовским сыщикам в лапы не попасть.

– И то и другое завсегда в памяти держу, господин командир. Даже во сне будто один глаз приоткрыт всегда.

Татищев залюбовался плавающими лебедями.

– Не пугливые. Они у вас тоже ведь царственные. Что твои самоцветы.

От этих слов Ерофей содрогнулся. Неужто этот суровый командир уже знает о беседе старца с мужиками? Он искоса глядел на худое, болезненное лицо горного начальника. А тот как ни в чем не бывало оглядывал местность.

– Что ж, лебедей-птиц, видать, у вас не трогают. Привольно им тут. После смрада доменного в моей крепости здесь воздухом смолистым подышать хорошо. А березы небось слобожане сами насадили?

– Вестимо, наших рук дело.

– Говорят, у тебя на глазах эта слобода поднялась?

– Так точно. Мальчонкой по шестому году с дедом сюда пришел. Миром и порешили здесь на жилье стать. Местечко с понятием выбирали.

– Дед давно помер?

– Давненько... Уж первый-то крест иструхлявел. Надысь новый срубил.

– Дельно. Отошедших в иной мир надо помнить и почитать. Знаешь, что на сей счет некий мудрец говаривал: глядя на могилы – сужу о живых!

Татищев опять неожиданно пристально и чуть насмешливо глянул прямо в лицо Ерофею, будто между ними, старым генералом, слугою царя Петра, и молодым еще горщиком-кержаком, было какое-то тайное соглашение, не требующее слов, обоим понятное и нужное. Оба помолчали, как бы понимающе. Шло молчаливое, скорее похожее на торг, чем на поединок, не высказанное словами испытание кержацкой твердости.

– Может, скажешь мне, царскому слуге, где друзы нашел?

Опять прошло несколько минут тишины. Что это – цена молчания о приходе и наказе старца? Цена сходная за благополучие всей слободы... Ерофей чуть улыбнулся.

– Скажу, ваше превосходительство, ибо всем миром мужики великое доверие к вам имеют. Извольте слушать: ежели от крепости напрямик считать, то, почитай, до того места верст тридцать укладется, а то и поболе. В старом Березовском логу, неподалеку от Медвежьих ям посчастливилось. Листвень там могучую зимусь бураном вывернуло. Вот под ней и нашел.

– Раньше теми местами хаживал?

– Как же? Обязательно хаживал. Поискивал в логу камни, да только, окромя строганцев, дельного ничегошеньки не находил.

– Нежданно набрел на счастье? Раньше и следов не находил, а вдруг разом и далась в руки такая диковинка? Верить ли тебе?

– Как изволите. Пошто бы мне таиться от вас? Чать, не демидовский ловчий, а наш генерал. Уж так вышло, как сказываю.

– Когда сызнова в лес?

– Завтра.

– Помоги тебе бог! Послушаешь моего совета?

– Извольте дать. Коли смогу осилить – разобьюсь, а исполню.

– Ступай прямо к тому месту и бей под лиственницей глубокий шурф. Понял меня? Уверен, что не то еще сыщешь.

Ерофей изменился в лице.

– Дозволите ли слово поперек молвить?

– Говори.

– Неохота бы приказа ослушаться, только идти туда боле не след.

– Почему?

– Увольте, ваше превосходительство, господин барин. Не посылайте меня туда на погибель. Боязно мне там. И неспроста!

– Ну, брат, озадачил ты меня! Уж теперь объясни, в чем причина твоего страха? Или приключилось там с тобой неладное что?

Горщик склонил голову и молчал.

– Неужели в этом не откроешься? Вроде бы понял, что тайны мужицкие генерал Татищев умеет хранить?

Ерофей Марков перевел дух. Что ж, с таким начальником можно говорить и о том, о чем не смог пооткровенничать даже с женой.

– Господин барин! Скажу, не таясь: сугубо непонятное со мной в лесу в том урочище приключилось, где потом и те изумруды с рубинами нашел. Будто вроде как наваждение. Видать, запрет на те места нечистая сила наложила.

– Пустое плетешь! Крест на себе носишь? Какое наваждение? Может, устал, заснул, да что-нибудь во сне и привиделось... Чего ж тебя так напугало там?

– Видение мне было.

– Ну, видишь? Просто померещилось.

– Никак нет, не померещилось! В дневную пору все приключилось...

– Ну что же ты замолчал? Я тебя не неволю. Коли тяжело говорить – отложим эту беседу.

– Да нет уж, от вас ничего теперь не скрою. Извольте дальше слушать. В Березовском логу, возле давнего пожарища, одно местечко, больно мне поглянулось. Заночевал возле него да с зарей и зачал шурф бить. До самого, почитай, полдня землю зря колупал. Песок и глина, вперемешку с галькой. Пустая порода выдалась. Нашел три немудреных строганца. От такого просчета притомился раньше времени – в карактере это у меня: когда в обиде – устаю быстрее. Бросил работенку, запалил костер, сварил толокно. Костер-то под солнышком развел, стало жарко. Скинул озям, пошел в тень под ель толокно хлебать. Хлебаю, а сам про незадачу с шурфом думаю. Тут-то и приключилось. Чтото меня тянет назад на костер мой поглядеть. Оглянулся на него и – обмер: из огня голова толстенного змея вылезает, глаза большущие, зеленые. Изо рта тоже огонь пышет, а сам весь в огненной золотой чешуе гремучей. Так я оторопел, что котелок с варевом наземь уронил, а сам от змея глаз отвести не могу. Гляжу, покачал он сперва головой над костром, потом стал кольцами из огня выползать. Выполз, значит, да эдак, горбами изгибаясь, и пополз по логу. А в длину тот змей никак не короче семи сажен. Ползет по логу, а чешуя огненная будто звенит, из-под брюха на землю во все стороны искры огненные сыплются. Далеко прополз по логу да разом эдак же и ушел сызнова под землю...

Рассказ Ерофея Татищев слушал внимательно, сняв парик и обмахивая лысину красным фуляровым платком.

– Тут хотел я, ваше превосходительство, крестным знамением себя осенить, но никак рукой пошевелить не могу, а сам будто чую: кто-то на меня зырит! Прямо вот и чую чей-то погляд на себе. Не помню, как сумел на ноги вскочить, назад обернуться. Тут опять похолодел от страху. Стоит шагах эдак в десяти от меня рослый богатырь-мужик. Одежа на нем золотая, с самоцветами. Борода тоже золотая, волнистая. И шапка и сапоги опять же золотые. Весь, стало быть, будто золотой. Глядит на меня, а я на него. Постоял он и пошел в лес. Тут, слава те господи, смог я молитву прочитать, а сам глаз с него, идущего, не свожу. Идет он по лесу, какую ветку ни заденет – с нее искры летят. Так и ушел. А в лесу тихо