молодой месяц. Отраженный в недвижной воде, он походил на золотую серьгу, заботливо уложенную ювелиром в синий бархат. Народясь под дождь, месяц только третий вечер выходил прогуляться, но по- настоящему светить еще не научился.

Лесное эхо издалека несло по воде глухие стоны обжимных молотов, как бы напоминая, что крепость Екатеринбург с казенным Верх-Исетским заводом всего лишь в семи верстах от озера Шарташ.

В это утро пришел в слободу старец странник, а людская молва о его нежданном приходе сразу взбудоражила слободу.

Говорили слобожане, что пришел старец из далеких мест исконной Руси с вестью о новом пророческом знамении. Пришел разнести эту весть по лесному уральскому краю, по тайным убежищам, скитам и селениям староверов, именуемых, в честь реки Керженца, кержаками.

Нежданно для Прасковьи в тот же день раньше срока вышел из лесу с поиска Ерофей Марков.

В Березовском логу под корнями поваленной лиственницы извлек он из земли, прилипшей к корням, друзы изумруда с большими вкраплениями красного, как кровь, неведомого самоцвета.

С этой неожиданной находкой Ерофей без раздумья кинулся в Екатеринбург, к горному командиру Татищеву. В крепости самого генерала не застал, отдал друзы прямо в руки Герасиму, памятуя строгий генеральский наказ приносить всякую редкость без замедления. Впопыхах, по лесной дороге в крепость, Ерофей нечаянно обронил котомку с харчами. Потому из крепости в лес не вернулся, пошел домой...

В темени вечера, когда молодой месяц любовался собственным отражением в Шарташ- озере, возле резного крыльца старостиной избы проблескивал между стволами и шапками черемух огонь «думного костра». В его свете собрались обитатели слободы послушать сказание пришлого старца.

Позади мужей, отцов и братьев, сидевших в кольце вокруг костра, тесно сгрудились женщины под сенью цветущих черемух. Им тоже было слышно каждое слово странника. Голос у него – без хрипоты и глухости, происходящей, как известно, от табачного зелья и казенного вина.

Пришлый старец сух, костист, высок. Голова лысая, зато клин седой бороды утянулся ниже пояса. На старце чистая холщовая рубаха, штаны в синюю полоску, кое-где порванные о лесные сучья и заботливо залатанные. Он бос. А пошевелит руками – скрежещут на теле, под рубахой тяжелые цепи вериг.

Старец в начале беседы назвал слобожанам свое имя, упомянул, откуда родом и в каких лесах хоронился на Руси в антихристовы годы, сберегая преданность истинной вере. Только рассказав все это, стал говорить, зачем пришел бродить по Каменному поясу. Сказал, что обойдет его весь, а потом подастся в сибирскую сторону, еще более глухую и малолюдную.

Когда с озера прозвучал печальный и звучный крик лебедя- кликуна, старец замолчал, истово перекрестился двуперстным знамением. Лебедь – один из многих крылатых обитателей озерного берега – еще долго курлыкал, будто в тоске одиночества. Может быть, подруга отдает свое тепло будущим птенцам, еще заключенным в яичной скорлупе. Может, и вовсе остался без спутницы этот крылатый самец, но всем собравшимся было слышно, как он медленно кружит над тихой водой с печальным и призывным курлыканием, понятным и птице и человеку. Пока лебедь летал и подавал голос, старец молча глядел на людей у костра, сидевших в тревожном ожидании, с хмурыми лицами. Был в кольце слобожан и Ерофей Марков.

Снова заговорил старец, более приглушенным голосом:

– Отныне, братья мои во Христе, да будет для вас и для чад ваших святой и бессмертной душа лебедя-птицы, подавшей нам свой вещий голос в сей час вечерний.

Отныне, с часа сего вечернего, не должна рука ваша чинить смерть сей птице. Ни единому из вас не должно, вольно али невольно, убивать лебедя. Ибо волей господа живет в теле лебедя душа истинно человеческая. Переселилась в лебедей-птиц святая душа царевича Алексия, на лютую смерть посланного своим родителем Антихристом – царем Петром, сгинувшим гонителем истовой веры христианской. Господь подал о сем знамение благочестивым людям на Ильмень-озере. Увидали люди на том озере лебедя в короне царской с венцом огненного сияния вокруг главы.

Праведные старцы наши истолковали сие знамение как господен перст и порешили на веки веков почитать лебедя святой птицей. Перешла в нее бессмертная душа царевича Алексия, кою не властен был загубить на дыбе царь-отец в бренном теле сына.

Памятуйте, братья, завет ильменских старцев не касаться грешной рукой жизни лебединой. На главу всякого ослушника падет кара, и перейдет та кара на сына и внука, на всякую главу в его роде, и не будет от той кары пощады даже младенцу в утробе матери, все за тот же стародавний грех ослушника- родителя.

Повествуйте о сем завете всем истинным христианам, до коих сам не смогу сыскать путей в здешних лесах. Поучайте о сем знамении всех отступников от двуперстия, поучайте о святости лебедя-птицы, не позабывая, что за укрепление сего завета людям русским простятся многие вольные и невольные прегрешения...

Слушая старца, никто из слобожан не заметил, как закатился за леса рогатый месяц, как затемнили прозрачное небо дождевые тучи, хлынул частый, спорый весенний ливень. Головешки в догорающем костре зашипели и стали дымить. А стоявшие и сидевшие под дождем слобожане опомнились только тогда, когда старец сам обратился к ним с ласковым призывом:

– Ступайте с миром на покой, братья и сестры, памятуйте о поведанном.

Под веселый стукоток весеннего дождя, под бульканье капель в лужах никто из шарташских слобожан не смыкал глаз. Во многих избах слышалось пение священных псалмов. У раскрытых окон люди слушали, как с озера доносились встревоженные лебединые крики, то далекие, едва слышные, то совсем близкие...

Всю ночь шел дождь, то стихая, то усиливаясь, и закончился на другой день после обеда, когда Шарташ-озеро, леса и слободу снова озарило радостное солнце.

На рассвете, не обращая внимания на дождь, седые как лунь старики вышли на берег озера, бродили нахмуренные, погруженные в раздумья и внимательно наблюдали за плавающими лебедями.

Ерофей Марков с женой тоже беседовали до утреннего света о давешних словах старца. Потом Прасковья ушла доить корову, а Ерофей под голоса первых петухов прилег на лавку, но заснуть не смог: не шла из головы мысль о странном видении, что примерещилось ему в лесу, как раз перед находкой изумрудов. Ерофей Марков, человек общительный и словоохотливый, страдал от невозможности поделиться необычным переживаньем. Жене сказать? Испугается! Старикам-слобожанам? Не выдаст ли этим некую тайну, которую неведомые силы земли решили пока открыть ему одному? А тут еще и слово старца-кержака! Так и лежал на лавке Ерофей Марков, молчал и думал свою думу.

Тем временем из-за оконной слюды все явственнее шли в избу утренние звуки слободской окраины. Щелкал кнут пастуха. Глухо позванивали ботала на коровах, угоняемых за околицу, к поскотинам. Блеяли овцы, где-то стучали топоры. Ерофей поднялся и достал из котомки три кристалла, завернутые в мох. Изумруды. Прищурясь, горщик стал внимательно разглядывать их. Результат осмотра был тот же, что и раньше: да, на двух камнях среди густой зелени изумрудов заметны будто капельки крови. За осмотром камней застала его вернувшаяся со двора Прасковья.

– Чем залюбовался?

– Изумрудами. Глянь-кось. Не кровь ли это в них?

Боязливо перекрестившись, Прасковья взяла из рук мужа кристалл, отошла к окну и тоже долго рассматривала его со всех сторон.

– И то ведь, твоя правда. Вовсе будто свежая кровь.

– Кумекаю, родимая, что я новый самоцвет в наших местах сыскал. Поручик Рефт намедни говаривал мне, что есть на свете кровяные камни, рубины. Говорит, их одинова в уральской земле на Мурзинских канавах нашли, только неказистые и по цвету тусклые.

– Тому, что иноземцы брешут, не больно-то верь, муженек. Знаешь, Ероша, чего я тебе бабьим умом присоветую? Ступай-ка ты поскорее к нашему генералу да покажи ему эти камни.

– Да снес уж. Крупнее этих, богаче цветом. Как нашел камни, так и подался в крепость.

– Чего сказал сам-то?

– Самого дома не застал. Слуге Герасиму находку отдал.

Прасковья с обидой глянула на мужа, покачала головой, положила кристалл на стол.

– Скрытничать стал от меня, Ероша. Прежде о любой находке я пораньше генерала узнавала.

– Винюсь. Только причина – не скрытность моя перед тобой, а старец. Из крепости шел домой тебе про находку и еще кое о чем рассказать, да подле поскотины меня вестью о старце с памяти сбили. Не серчай!

– Нешто я не вижу, что ты какую-то думу таишь?

Ерофей не хотел до времени тревожить жену своим удивительным переживанием в Березовском логу. Зачем у женщины покой и сон отнимать? Может, со старцем пойти посоветоваться? Но тот хоть и святой веры человек, а пришлый, ему тайны земли уральской неведомы... С кем же поделиться вестью о непонятном, загадочном и многозначительном видении?

Ерофей неторопливо собирался к завтрашнему выходу на поиск, избегал вопрошающих взглядов жены и терялся в тягостных раздумьях.

Под вечер того же дня, свернув с Екатеринбургской дороги, тройка потных и обрызганных вороных коней под охраной десяти драгун при офицере, звеня бубенцами, пронеслась по слободе и остановилась у крыльца старосты.

Из коляски вылез хмурый Василий Никитич Татищев. Кивнул на поклон испуганного старосты, осведомился об Ерофее Маркове. Узнав, что горщик дома, велел позвать.

Сынишка старосты играл с ребятишками под черемухами. Посланный за Ерофеем, он стрелой полетел по улице,