расспросив шайтанского шамана о причинах неудач. Потом сходить в русскую церковь и зажечь огонек восковой палочки перед большой доской с седым богом Николой-тормом...

Глубоко вверху лебедями плыли облака. В лесах гомонили птицы. Степан наконец откровенно сознался самому себе, зачем в этот раз навестил гору: чтобы набраться храбрости и нарушить завет отца! Открыть тайную силу горы русским. Получить много денег. Купить все, что нужно для хорошей жизни. Взять себе жену, завести ружье и раз навсегда отогнать от себя обидную славу неудачника.

Но кому из русских открыть местонахождение и тайную силу Железной горы? Степан считал русских не очень умными, просто хитрыми и скупыми. Откроешь им гору, они возьмут ее богатства себе, а ему в благодарность, когда попросит денег, наломают бока.

Степану от сородичей приходилось слышать, что где-то за горами есть у русских крепость Екатеринбург на Исети и живет в ней злющий начальник с солдатами. Он богатый. Ему бы открыть тайну горы! Но как пройти в крепость? По какой тропе, чтобы не изловили демидовские шайтаны? Ведь они никого не пропускают по своим, а также и по казенным лесам.

Идти к шайтанскому приказчику нельзя: прошлой осенью, в дни затянувшегося ненастья, он, обозленный неудачной охотой, украл возле завода овцу. Русские после этого не стали подпускать вогулов и близко к заводу. Кто пытался туда ходить за хлебом, тех пороли плетьми.

Плывут в синей вышине облака... Степан уже без тайного страха строит свои планы. Как только на сырых берегах Баранчи рассыплется по кочкам голубой бисер незабудок, он, Степан Чумпин, откроет русским тайну Железной горы. Но, прежде чем показать к ней дорогу, возьмет с них серебро. Попросит за гору две полные горсти больших серебряных монет и постарается в каждую горсть взять как можно больше серебра.

Потом, показав русским дорогу к горе, уйдет с Баранчи на Чусовую, чтобы духи Железной горы не отомстили ему за открытие их тайного жилища русским.

Прошлой осенью Степан уже совсем решился открыть русским гору, но храбрости тогда не хватило: леший Менк, как-то прознав про его замысел, дважды до синяков защипал его ночью, и он долго мучился от гнойников по всему телу.

Нынче он ни за что не откажется от задуманного. Пусть Менк хоть уши ему отгрызет во сне!

Чтобы по-настоящему удивить и напугать русских тайной Железной горы, Степан вечером полезет на гору и наломает с нее камней. Черных, блестящих на изломе, с налипшими на них мелкими крупинками, будто приклеенными смолой...

Огонь в костре горел бледновато-красными и синими язычками, вкусно обгладывая кости валежника. Сучки шипели, сырость выступала наружу белой пузыристой пеной и быстро высыхала.

От вершин леса скоро легла густая полоса тени на место, где горел костер Степана. А по небу все плыли и плыли лебеди- облака...

Вольные ветры шершавили вихрастую хвою глухих лесов. Раскачивались и скрипели вершины лесных великанов. Торжественный лесной шум напоминал гудение басовых струн на гуслях. Слышать его перепевы приходилось лишь редким смельчакам-беглецам, лесным людям – охотникам и дошлым горщикам, искателям кладов...

Иной раз засушливым летом даже легкий ветерок трет ветку о ветку и, накалив их, запаливает огонек. Раздутый тем же ветерком, он бывает причиной страшных пожаров, сжигающих леса на многие версты. Дым застилает солнце, седина остывшего пепла осыпается на израненные пожаром леса.

Уральские лесные пожары восемнадцатого столетия, истреблявшие на целые годы все живое на пострадавших участках, не очень вредили человеку: жителей было так мало, что сгоревший лес с годами и десятилетиями возрождался вновь, опять становился дремучим и шумливым.

Своим зеленым покровом уральские леса смягчали горный пейзаж, скрадывали увалы, озера, топи, овраги и лога рек. Бороздя лесную глушь вдоль и поперек, рождаясь из студеных лесных ключей, сбегали со склонов ручьи, напаивали влагой реки Исеть, Уктус, Пышму, Камовку, Березовку, их несчитанные и немеряные речки-притоки.

Лежит в тех лесах озеро Шарташ.

Трудно толпятся вокруг него древние, дремучие боры, прикрывают береговые скалы, похожие на причудливые развалины языческих городищ и рыцарских замков. Сизая вода в озере чище горного хрусталя.

В год, когда царь Петр спорил с сестрой Софией-правительницей, кому из них Русью править, ранней весенней порой легла сюда к озеру под неслышной лапотной поступью первая, еле заметная тропа. Пришли на берега Шарташа из далекой московской волости староверы-землеробы, навеки преданные своей «суеверной обыкости» и кинувшие из-за этого свои родные места. Пришли шумливым утугом в семьдесят восемь душ. Попили из озера воды, обошли его вокруг... Подивились, как причудливо нагромоздила здесь нечистая сила камни, скалы, утесы по берегам. Нагляделись пришельцы на эти каменные дива и дали им звание Чертово городище.

Попалив день-другой костры на берегах озера, посоветовались всем миром и решили стать здесь жильем, зачав рубить избы новой раскольничьей слободки, а для усторожливости огородили ее тыном и обрыли водяным рвом.

Вместе с дедом, уроженцем московской земли, пришел и паренек-сиротка, пяти годов от роду, Ерофей Марков.

Теперь, с той поры, как капитан Татищев облюбовал под боком у слободки место для нового казенного завода на Исети, старая шарташская слобода разрослась. Рассыпались от нее по берегам новые слободки и выселки, где оседали новые и новые пришельцы, надеявшись на тихую лесную жизнь.

Ерофей Марков тем временем стал мужиком, оженился и прочно обживал с семьей новую избу, поставленную на околице слободки. Из ее окон хорошо видны просторы озера. Покойный дед обучил Ерофея читать лесную жизнь, как книгу, и прокладывать нехоженые тропы. Бродя по ним, он уже сам постиг тайные повадки самоцветных камней: тумпасов, строганцев и многих, многих других. Ерофей стал заправским горщиком, знал леса на сотни верст во все стороны от озера.

Десятый год шел, как Ерофею Маркову благодаря жене, нечаянно или в шутку запекшей в ржаном хлебе кристалл тумпаса, удалось узнать секрет, как выгонять из камня темный дым и делать камень золотистым. По краю о Ерофее пошла слава, будто у кержака-горщика легка рука на поиск камня, мол, не зря ведь в найденных им тумпасах солнышко горит ласковей и ярче, чем у других горщиков.

Сначала камни попадались Ерофею легко. Прямо возле дома находил их в лесу. Понемногу они перевелись, уходить нужно было дальше и дальше. В иных местах уже приходилось бить глубокие шурфы. Немало земли перекидали руки Ерофея.

Работа горщика в шурфах выгоняет поту побольше, чем иная пашня. В глине да в песке не просто угадать и найти желанное и искомое. Иной спорный камень случалось и слюной для опознания мыть, коли до водицы далековато, и нельзя дать ошибку – вместо самоцвета положить в котомку «дикаря». То-то посмеялись бы гранильщики.

Поисковый труд горщика Ерофею был по душе. Тихий это труд, хоть и нелегкий. Требует уменья молчать и сосредоточиваться. Неделями иной раз не выходит Ерофей из леса, ступает с тропы на тропу, спускается в лога живых речек и высохших ручьев. Лазает по скатам оползней и обвалов, оглядывает землю, налипшую на корни лесин, сваленных буранами. Везде могут найтись самоцветы, все приходится оглядывать зорко, чутко ощупывать пальцами, проверять наметанным глазом каждый камень.

Рабочая пора Ерофея в лесах тянулась от зари до зари. Только в сумерки, у дымящего костра, под комариное жужжание, он угощался немудреным припасом и засыпал сном крепким, но всегда чутким, чтобы ухо могло сразу подать весть сонному сознанию о любом недобром лесном шорохе, человек ли то, зверь ли.

Ростом Ерофей похвастаться не мог: рановато пригнула его сутулость. И не от старости она, не от усталости, а потому, что все время работал сгибая спину. Мягкие, как лен, волосы он подстригал скобой. Чтобы не мотались на лбу, отгребал их по обе стороны, закладывая пряди за уши. Чалая борода не удалась ни по цвету, ни по доброте волоса, и Ерофей втайне сокрушался, что такой бороды, как была у его деда, у него самого никогда не вырастет. Силы же в ногах и руках у Ерофея хватало.

С ранней весны вплоть до осеннего ненастья Ерофей жил в лесах, являясь домой, когда иссякали харчи. Зато зимой был лежебокой. Проворная жена управлялась по хозяйству сама. Жил Ерофей исправно. Его избу в слободе показывали новичкам, чтобы приободрить их насчет житья-бытья шарташских кержаков.

Несмотря на небольшой счет прожитых лет, Ерофея в слободе уважали, хотя по характеру он мало походил на заправского кержака: на лицо был не хмур, исподлобья не смотрел, молчать на людях не любил. Подвижность, верткость в нем – от поисковой работы. Хоть и не короток лесной день от зари до зари., все равно медлительных, неуклюжих не любит!

Старики уважали Ерофея за то, что никогда не пренебрегал их советом, а сверстники за то, что не бывал холоден к чужой беде, не кичился удачами и не скрывал от других горщиков приемов поиска, делился с ними всем, что углядывал диковинного в лесах и на горах.

Только одного не хватало им с женой для радостной полноты жизни – детей. Но и с этим постепенно свыклись; что ж, мол, всякому своя планида: в одних семьях – ребят девать некуда; в других – не дает бог ни единого...

Возле изб шарташской слободы цвели черемухи.

Темнота майского вечера была легкой и прозрачной. С озера порывами налетал ветерок, носил пряный аромат по всей слободе. В зеркало озера вместе с небом гляделся