Изобразила, что достаю ручку и блокнот, приготовилась «записывать».

 — Готово! Билл, это вы разгромили ночной клуб в Москве? — я сунула ему под нос телефон, ставший на время «диктофоном».

 — Нет, это не я.

 — Отлично, так и запишем: «Да, я так много выпил, что не помню, как его разгромил!» Следующий вопрос. Билл, это ваши наркотики?

 — Нет, это не я! — хохотал он.

 — Значит пишем: «Нет, наркотики моего брата. Когда последний раз он ходил в моих штанах, то забыл их вынуть!» Билл, как вам понравилось в русской тюрьме?

 — Великолепно! — согнувшись пополам и схватившись за живот, закатился парень.

 — Отлично! «Русская тюрьма отстой. Там воооот такие клопы и воняет тухлой рыбой!»

 — Почему рыбой воняет? — вытирая слезы, спросил он.

 — Не знаю. Не могу ж я написать, что там воняет потом и мочой. У меня как никак приличное издание. Эх, сюда бы еще фоток попикантнее. Например… Ты на нарах в компании урок. И тебе колют какую-то синюшную тутаху на всю руку! Вот это был бы репортаж!

 — Ты бы обогатилась!

 — Сомневаюсь. Мое приличное издание просто не будет печатать эту фигню. А еще мне шеф накостыляет по шее за то, что я использовала непроверенную информацию и притащила такой непрофессиональный фотомонтаж. Но и это не самое страшное. Самое страшное заключается в том, что я перестану себя уважать после написания такого материала.

 — Зато как это поднимет тираж твоей газеты! Компания обогатится за наш счет! — с иронией произнес он, но в голосе слышалось надменное раздражение. — Самоуважение тут не при чем. Деньги — это всё для таких, как ты.

 Я обиженно вытаращилась на парня. Он суетливо добавил:

 — Ну я имею ввиду для журналистов. Ты же не журналист. Мы же просто играем, да? — посмотрел взглядом нашкодившего ребенка, которому безумно стыдно. Пришлось простить.

 — Билл, скажи, а каково это быть на вершине?

 — Там страшно, холодно и безумно одиноко, — не задумываясь ни на мгновение, произнес парень совершенно серьезно. — Я хочу быть свободным. Каково это быть свободной?

 — Свободной… — хмыкнула я. — Это… Это страшно, холодно, пусто и безумно одиноко. Еще это ответственность.

 — Почему?

 — Потому что, когда ты любишь, ты теряешь свою свободу, стало быть, ты должен быть один и ни от кого не зависеть, а это натуральное одиночество. Там, где одиночество, там всегда страшно, холодно и пусто.

 — А я не хочу ни от кого зависеть. Я хочу отвечать за свои дела и поступки.

 — Отвечай. Билл, свобода — это состояние души. Можно сидеть в клетке, но быть внутренне свободным.

 — О, мне это не грозит. Я связан контрактом по рукам и ногам. Мы все им связаны. Это хуже, чем клетка. Там через прутья хотя бы видно небо и есть шанс. У нас же даже неба не видно. К тому же за нами с Томом постоянно следит наблюдатель за соблюдениями прав несовершеннолетних из суда по делам семьи…

 — Господи… Кто это?

 — …без разрешения которого мы не имеем права сделать ни шагу. Даже наш контракт на визит в Москву был выверен органами юстиции, чтобы ни дай бог мы не перетрудились. Это такая штуковина в Германии, которая якобы отвечает за наши права. Но на самом деле я готов лезть на стену и жрать землю, лишь бы они от нас отвязались. Они нам дико мешают! Мы бы на год раньше начали выступать, если бы ни они: пока все документы подготовили, все проверки прошли… Мы с ними график выступлений согласовываем… Я не могу спокойно посидеть в баре и выпить бокал шампанского, чтобы потом на родителей не наехали. Однажды мы с ребятами и Дэвидом пошли в клуб, там стриптиз был. Так в прессе разразился страшный скандал, маму чуть родительских прав не лишили. Такое раздули! Теперь ты понимаешь, почему я не люблю журналистов и почему я мечтаю о свободе?

 — Понимаю. Но ты тоже пойми — дело не в этом наблюдателе из суда. Исполнится тебе 18, и ты его еще добрым словом вспоминать будешь. Дело в другом. Пока ты приносишь своей компании доход, ты будешь… — я запнулась. На языке крутилось всего одно слово. И это слово ему совершенно не понравится.

 — Кем я буду? — потребовал он договорить.

 — …ты будешь… — я замялась.

 Билл набычился.

 — Говори!

 — …ты будешь вольным продюсерским рабом. Не важно, сколько тебе лет — семнадцать или тридцать пять, — пока ты приносишь доход, ты будешь рабом контракта. Вы все.

 — Я буду свободным, — с вызовом.

 — Я в тебя верю, — на полном серьезе.

 — Ты… Ты… — шипел он.

 И я поняла, что безумно сильно обидела его.

 — Я сказала тебе правду, — отозвалась спокойно. — Извини, если она тебе не понравилась.

 Кау-младший недовольно засопел и зашагал вперед.

 — Билл, — крикнула ему вслед. — Я тоже раба контракта. Только у меня свободы немного больше, чем у тебя, зато нет твоих возможностей.

 Он резко обернулся и не менее стремительно вернулся ко мне. Подошел в самый притык и глянул сверху вниз. Поддался вперед, словно хотел что-то сказать, но внезапно передумал. Я стояла и смотрела на метания парня. Сильный порывистый ветер трепал его волосы. Они лезли в глаза и рот, закрывали лицо. Он их стряхивал недовольно, словно они мешали ему видеть совесть той, что сделала больно.

 — Почему ты такая маленькая? — выдал удивленно. — Ты же выше была.

 — Потому что вот уже полчаса я иду рядом с тобой босая. Мои сапоги пали смертью храбрых в битве за твою задницу.

 Он расстроено вздохнул.

 — Мой бог! И тут я должен!

 — Не должен. Я наоборот мечтала выкинуть эти дурацкие сапоги, так что с твоей помощью их смерть стала не напрасной, — в очередной раз честно соврала я, стараясь не думать о том, с какой радостью совсем недавно таскала любимые сапожки и как их обожали мои ножки.

 — Я понял… — буркнул хмуро. — Нам далеко еще?

 — Не знаю… Я даже не знаю, где мы. Хорошо, если вообще в Москве.

 Лицо Билла вытянулось. Он заозирался вокруг, словно ища кого-то, кто всенепременное ему поможет. Но кроме меня в обозримом пространстве никого не наблюдалось.

 — Телефон?

 — Там батарейка села еще в клубе. Мы с тобой без связи, без денег, босые и голодные.

 — А скоро будем и мокрые. Знаешь, мне кажется, прогулка удалась. Я и не ожидал, что в Москве так весело по ночам. Том много потерял, что не пошел с нами. Одна полиция ваша чего стоит! Н-да… — его перекосило от неприятных воспоминаний. — Том мне не поверит!

 — А ты ему всё рассказываешь?

 — Всё-всё, — радостно заявил он. Зашибись! — Том мой самый близкий друг. Самый родной человек. Ближе него у меня никого нет.

 Мне почему-то стало неприятно, обидно и… завидно.

 — Счастливый… У тебя есть Том… — голос подвел, дрогнул.

 Билл секунду смотрел на меня, а потом рывком обнял. Прижал к себе крепко-крепко. Подбородок уперся в мою макушку. Я не знала, как реагировать, и не поняла, что это за внезапный приступ нежности на него вдруг напал. Просто робко обняла в ответ. Вообще необычные ощущения — как будто мы стали ближе