Игорь зыркнул на коллегу. Тот качнул головой и виновато пожал плечами.

 — Уверен, ты преувеличиваешь, — не слишком уверенно начал Игорь.

 — Преувеличиваю?!! — взорвалась я. — Может быть нам снять побои и провести освидетельствование?! Ты понимаешь, что подсадка в камеру к насильникам — это уже не шутки и не «учеба»?! Ты понимаешь, ЧЕМ это теперь вам всем обернется? Где его вещи? Я спрашиваю, где его вещи?

 — А ты что тут разоралась? — попробовал взять ситуацию под контроль капитан.

 — Игорь, послушай меня! — зло цедила я. — Он имеет право сделать один звонок. Всего один звонок. Ты меня хорошо слышишь? Один звонок продюсеру. И ты навсегда останешься лейтенантом. И то в лучшем случае.

 Билл стоял вплотную ко мне, вцепившись в пояс моих брюк, словно придерживая, чтобы я все-таки не бросилась на мента. Руки ледяные, дыхания почти не слышно.

 — Игорь, мы ведь можем идти? Так? — строго и твердо спросила я.

 — Опанович, вещи их принеси и пропуск выпиши. Я подпишу, — нехотя сдался он.

 — Спасибо, — бросила я. Сама победно сжала за спиной руку Билла.

 — Спасибо, — неожиданно отозвался он по-русски.

 — Смотри-ка, он и по нашему кумекает! — расплылся в довольной улыбке Игорь.

 Билл испуганно посмотрел на меня, требуя перевода.

 — Расслабься, — отозвалась я по-немецки.

 — Нет, Машка, он на самом деле такой известный, что весь мир сходит по нему с ума? — скептически оглядев затравленного парня, в сотый раз спросил Игорь.

 — Да.

 — А он может мне дать автограф? Я дочери снесу. А то ведь не поверит, что этой ночью у нас в отделении чуть не был изнасилован Билл Каулитц.

 — Не вижу поводов гордиться, — резко осадила я мента.

 — Какое у тебя отвратное чувство юмора, — гоготнул он.

 — Что он хочет? — не выдержал Билл.

 — Автограф.

 — Скажи, что я дам ему автограф, только пусть выпустит.

 — Он и так нас сейчас выпустит. Не нервничай.

 Опанович свалил на стол останки Билловой мобилки, документы, портмоне, ремень и шнурки от кед, мою напоясную сумочку.

 — Телефон! — расстроено воскликнул Билл.

 — SIMку забери.

 — Черт! Он стоил пятьсот евро!

 — Леший с телефоном! Тебе чуть очко не порвали, а ты по телефону убиваешься! Я тебе свой отдам, — я зло толкнула парня к выходу.

 — Автограф-то даст? — улыбнулся Разгуляев.

 — Билл, — перевела я, — черкани ему пару добрых слов. Только по-умному, типа «господину Разгуляеву в знак признательности…» все дела…

 — Можно матом?

 — Валяй! Только красивым матом, чтобы внешне смотрелось.

 Он хищно улыбнулся и облизал пересохшие губы. Ровным, немного зажатым подчерком написал… Я даже отвернулась, чтобы не засмеяться. Они еще хотели сфотографироваться, но Билл категорически отказался. Мы сгребли вещи со стола и быстро покинули отделение.

 Первое, что я сделала, — это, под удивленные взгляды курящих на крылечке ментов, выкинула сапоги за пятьсот евро (увы, сломанный каблук в принципе можно починить, но я совершенно точно не буду их больше носить из-за следов крови). Между прочим, это были мои любимые сапоги на удобной колодке, купленные в Милане всего три месяца назад. Н-да, Полиночка, подкинула ты мне работку, сплошные траты и нервы. Я мужественно вздернула нос и гордо прошествовала к калитке. Ничего, что босая, утешала я себя за нелепый вид, это в некотором роде даже пикантно. Ступни неприятно холодило и кололо. Надо побыстрее добраться до мотоцикла и ехать домой, по дороге закинув нашего принца в апартаменты в отеле. Вон, как шустро улепетывает, хоть бы оглянулся, ищи его потом по темным подворотням с собаками. Не дай Бог, хулиганье привяжется, придется в ментуру возвращаться, вот смеху-то будет. Разгуляев не простит нам того пошлого автографа, где парень отборным немецким матом смешал его с отходами жизнедеятельности человека. Билл, конечно, погорячился, но его тоже можно понять. Лично я была бы сильно сердита, если бы меня пыталось изнасиловать несколько урок. Или... Я остановилась как вкопанная, с ужасом глядя вслед удаляющемуся силуэту. Нет! Менты же не совсем больные, чтобы наживать себе такие проблемы! У Билла в документах четко написано — несовершеннолетний, гражданин Германии. Они должны были понимать, каким боком это выйдет! Мне стало страшно. Я вдруг вспомнила, что около камеры никого не было и его не кому было защитить. Вспомнила, то страшное зрелище из потных вонючих тел, синих от татуировок рук и ног. Перед глазами четко встали упущенные детали картинки: я с разбега врезаюсь в толпу, по инерции толкая какого-то полуголого мужика, он слетает с подмятого Билла, который в свою очередь затравленным зверьком отползает в угол... натягивая джинсы. Голова закружилась. Я, не в силах сделать больше ни шагу, хлопнулась на бордюр и сжалась в комок. Погуляла, мать твою?! Показала город?! Развлеклись?! Как ты могла подвергнуть его такой опасности? Как ты смела?! Идиотка! Гребаная идиотка! Вечно тебя на подвиги тянет, вечно приключения находишь на свою дурную голову!

 Билл, опустившись на колени, оторвал мои ладони от лица и заглянул в глаза:

 — Ты чего? — ласково произнес он. — Я иду, с тобой разговариваю, поворачиваюсь — тебя нет. Со мной чуть удар не случился, думал — пропала! Куда бежать? Кому звонить? А ты здесь сидишь... Ты плачешь что ли? Не надо. Все уже кончилось. Этот кошмар завтра забудется, ногти новые отрастут. Лучше прежних.

 — Я так виновата перед тобой, — всхлипнула я и ткнулась лбом в его плечо.

 — Ты? — Он усмехнулся, обнял, потрепал волосы на затылке. Потом отодвинулся, взял за подбородок, пристально посмотрел в глаза и мягко, но настойчиво спросил: — Они ничего тебе не сделали?

 Интересно, что он хотел сейчас услышать? Даже если бы сделали, неужели Билл думает, что я ему об этом скажу.

 — Думаю, что скажешь, — словно прочитав мои мысли, отозвался парень, продолжая прожигать взглядом дыры в моем разуме.

 — Нет. Я из касты неприкосновенных. Меня трогать — себе дороже.

 — Точно? — настаивал он.

 — Да.

 Он облегченно вздохнул. Губы коснулись кончиков пальцев, каждого поломанного ноготка по очереди. Меня страшно трясло. Это все последствия сильнейшего стресса. Сначала ты впадаешь в какой-то ступор, потом на тебя обрушивается нездоровое веселье, а затем начинается отходняк, очень сильно похожий на истерику. Неожиданно его глаза потемнели. Он до боли сжал кисти, опустил голову мне на колени, сгорбившись так, что стало страшно за его позвоночник. Я растерялась, когда заметила, что плечи дрожат. Интуитивно склонилась над ним, спрятав от всех. Так мы и сидели несколько минут, приходя в себя. Билл дрожал, а я беззвучно плакала, роняя слезы на его футболку.

 — Ты ведь меня больше не оставишь, да? — очень глухо, глаза болезненно блестят, руки сжимают мои запястья до синевы.

 — Я всегда буду рядом с тобой, — шепотом, как клятва.

 Мы всматривались в лица друг друга, будто увиделись впервые. Где-то на самых горизонтах сознания мелькнуло, что сейчас случилось чудо — я вижу то, что никто и никогда не видел (ну может быть только Том) — передо мной на коленях сидел не мегастар, а обычный мальчишка. Самый что ни на есть обыкновенный, из крови и плоти, с какими-то своими страхами и проблемами. Словно маска спала навсегда. Словно я допущена в святая святых — его внутренний мир, его душу. И больше не увижу того человека, который периодически так сильно меня бесил. Будет Билл. Тот самый Билл — искорка, маленькая искренняя