чаще.
Вот как-то мы должны были ударить в районе Потсдама, и почему-то летели парой. Кажется, вышло это от чересчур “большого” ума, шибко грамотные были. Мы, мол, такие крутые, что и парой сработаем. Отбомбились очень удачно и, когда мы уже отбомбились, вот тут они на нас насели. Причем “свежие' – горючее еще всё и боекомплект цел. Мы и туда, и сюда, а они пытаются отсечь нас от восточных курсов. Четыре “мессера” на пару “пешек”. Как они нас!… Но и мы не лыком шиты. Отбились! Если бы в 1942 году, кто-нибудь сказал, что два бомбардировщика могут отбиться от четверки “мессеров”, я бы первый сказал: “Брехня!' – а вот, поди ж ты…
В этом бою я сбил одного из “своих' немцев, огнем курсовых пулеметов, но этот бой был очень тяжелый».
Наименований противостоящих истребительных частей Люфтваффе, как правило «…не знали, но отличали их точно, по эмблемам. Под Берлином нам противостояли “мессеры”, у которых был красный черт с луком и стрелой на хвосте. Это знали точно, эти парни такие мастера, что о-го-го! С ними надо было очень аккуратно. Мы их так и называли – “красные черти'»1* .
Общее впечатление о немецких истребителях у Пунева сложилось как об очень серьёзном и изобретательном противнике, чуждом шаблонных методов ведения боя «…шаблона не было. Всякий раз по-разному, и всякий раз внезапно. Как им удавалось?! Черт его, откуда он взялся, вроде ж вот только смотрел, секунду назад, не было, и слышишь, уже гремит! Немцы были грамотным, умелым и дисциплинированным противником. А рассказы о трусости и неумелости немцев это рассуждения “дьячков” – политработников. Я на язык злой был, как только слышал такое, так им и говорил: “Тебя бы такого смелого и умного, этому трусливому да глупому – на один зуб!'. В конце войны, бывало, немецкие истребители, влезали за нами в зону зенитного огня – настоящие “камикадзе'».
Разговор о немецких истребителях, разумеется, никак не мог не коснуться нашего истребительного прикрытия. «Надежность прикрытия зависела от опыта истребителей, поэтому оно и было не всегда, а если было, то могло быть не очень надежным. В конце войны нас часто прикрывали полки из Сибири, с невоевавшим летным составом (их перебросили, видимо, для получения боевого опыта), с ними были проблемы, то они от нас отстанут, то потеряют. Это от недостатка опыта. Увлекающиеся ребята были. Больно хотелось им кого-нибудь сбить. Бывало, отвлечет их одна группа, свяжет боем, а другая в это время нас атакует.
Стояли в Кракове, и к нам пришел вот такой новый на Ла-5. Все ребята молодые, без опыта. Ну, значит, знакомят нас друг с другом, ходим мы к ним, а они к нам. Ходят они по нашей стоянке, а на самолетах наших львы, да тигры нарисованы. Вот, ходят они по нашей стоянке и видят звезды нарисованные: “А это что?' “Как что? Самолеты сбитые!” “Как сбитые?! Бомбером?!” “Да элементарно, пулеметами”. Ходили-ходили, вдохновились истребители, что уж если “бомберы” немцев сбивают, то им сам Бог велел. Мы им говорим: “Завтра летим, вы уж смотрите, это дело серьезное'. Все им рассказали, где и кто должен идти, где непосредственное прикрытие должно располагаться, где ударная группа и т.д. Назавтра полетели.
Летим уже над фрицевской территорией, так один под самое крыло подлезает и показывает большой палец, мол: «Здорово!» Радиомолчание, только рукой ему машешь: “Иди отсюда!' Потом начали бить зенитки. Только мы истребителей и видели! Наступает самый важный момент, потому, что как только перестанут бить зенитки тут же следует атака немецких истребителей. Тут же! Как уж они договаривались, не знаю, но взаимодействие немецких зенитчиков и истребителей было великолепным. Так было и на этот раз. “Мессера” в атаку, а наших щелкоперов – никого! Прилетаем мы домой, к истребителям: “Ну, пошли!” Устроили им мордобой и выволочку, натурально, а потом сказали: 'Имейте в виду, мы в воздухе стреляем по тем, кто заходит нам в хвост! Если ещё раз кто-нибудь подлезет, пеняйте на себя!' Оказывается, эти олухи, ушли вверх от зенитного огня и потеряли нашу группу..
Одно время нас прикрывали ребята из дивизии Покрышкина, это прикрытие было очень надежным. Хотя к тому времени мы уже были такие “ухари купцы', что вполне обходились и без истребительного прикрытия. Пе-2 изначально проектировался как тяжелый истребитель, поэтому, когда в воздухе мы встречались с немцами, то потом неизвестно было, кому доставалось больше. Мы ребята были такие, себя в обиду не давали, сами кого хочешь обидеть могли. Нас не столько истребители донимали, сколько зенитки. Для Пе-2 прикрытие было желательно, но могли обойтись и без него. Ну, а на разведку и “охоту' летали только в одиночку и без прикрытия».
Боевые качества советских истребителей оценивались всеми, в том числе и самими лётчиками- истребителями сугубо положительно: «Помню, что о Як-3 и Лa-5, говорили как о превосходных машинах. Я- то бои истребителей “со стороны' смотрел, и моё впечатление – полное равенство техники».
Количество выделяемых в прикрытие истребителей было не постоянным, опять же для девятки, к примеру, «все зависело от важности выполняемой задачи. Тут “железного” правила не было. В начале войны могли пару выделить, уже неплохо. В конце войны – не меньше четверки. Если удар был очень важен, то могли выделить и полноценную эскадрилью, двенадцать истребителей. Во второй половине войны обычно количество истребителей только в непосредственном прикрытии колебалось в пределах 4 – 12».
И всё же, несмотря на истребительное прикрытие и всё возрастающее мастерство экипажей, полк постоянно нёс потери. «Больше всего теряли штурманов. Истребитель стремится атаковать сверху и бьет по кабине, самая результативная атака, а штурман именно ее и отражает. Стоит он ничем не защищенный. Отсюда и потери. Потом по потерям шли стрелки, потом летчики. Летчики меньше всего, у летчика бронеспинка. Жаль, конечно, было, что штурманы и стрелки не прикрывались броней, но самолет затяжелять – это еще хуже было бы. Я за время, пока летал на Пе-2, потерял двух штурманов и двух радистов, правда, к счастью, только ранеными. Это не считая моего экипажа на СБ, про который я до сих пор ничего не знаю… Больше всего было потерь на территории Украины. Я точно не знаю, сколько наш полк потерял за войну летного состава, так как я был в пятом пополнении, а потом наш полк еще три раза капитально пополнялся. Потери были огромные».
И, тем не менее, случаев трусости или специального невыполнения боевой задачи экипажами полка, Тимофею Пантелеевичу не припомнилось. «Что б строй кто-нибудь бросил, такого не было. Мелкие случаи, такого легкого мандража – это было. Бывало, входим в зону зенитного огня, а был у нас один такой “шибко грамотный”, он выше строя на 50 метров поднимался и там шел. Я ему говорю: 'Серега! В следующий раз ты мне на мушку попадешь! Ты что делаешь?!' Пока зенитки бьют – это роли не играет, а вдруг истребители? Они и его первым сшибут, и у нас боевой порядок нарушится, а значит и система ведения огня – дыра в строю, попробуй закрой! Мы к таким фортелям очень отрицательно относились и сами наказывали. Ну, по шее давали, прямо говоря.
Был у меня случай, когда летчик бомбы не сбросил, но это был летчик не нашего полка. Я должен был лететь на разведку, правда, с бомбами. Узел Герлиц, это крупный город и получилось так, что мне “навьючили” на вылет ведомым полковника из Москвы. Они в Москве думали, что раз 1945 год, то мы уже летаем с тросточкой и в смокингах с 'бабочками”, как по бульвару фланируем, а ведь достовалось и нам от немцев! В одиночку я бы проскочил, но когда мне сказали, что бы я с ним летел, я заёрзал. Что он за летчик, я не знаю, воевал – не воевал, как он себя в воздухе поведет – неизвестно. Нужен мне такой ведомый? Нет. Кроме того, пара – строй для бомбардировщика неполноценный, ущербный. Обороняться парой от истребителей невероятно трудно. Лучше в одиночку.
